Напряжение
Шрифт:
– Будь спокоен, учили… Ух холодрыга…
В комнате, возле холодной печурки под огромной иконой с золотым окладом и тускло чадящей на цепях лампадой, сидела довольно молодая женщина, вязала. Михаил Николаевич положил на пол мешок, сказал ей: «Нам поговорить надо». Женщина поднялась молча, бросила на диван спицы и, надев ватник, вышла.
– Когда прибыл?
– приглушенно спросил Михаил Николаевич, откинув подальше спицы, сел.
– Сегодня ночью.
– Кто с тобой был еще?
– Степан Калмыков
– Радист был?
– Был. Пряхин.
– От ты черт возьми, надо же! Не повезло, - похлопал кулаком по кулаку Михаил Николаевич.
– Радист нужен позарез, связи нет никакой. Сидим, копим, а передать как?..
– Пока готовь что есть, передам и доложу. Пришлют другого радиста.
– Это когда еще будет…
По привычке Русинов отметил, что у собеседника толстые надбровные валики, зубы, должно быть, вставные, чуть шепелявит.
– Ну, говори, что принес.
– Так.
– Русинов склонился к Михаилу Николаевичу, перешел на шепот: - Приказано передать: «Марию интересуют яблоки, по сортам. Сколько грузов прибывает за день. Где располагаются «овощные базы» для «шестерки». Количество «скороходов» и новых «невидимок». На «невидимки» обратить особое внимание: чем отличаются от старых, где укрываются…»
Михаил Николаевич кивал, слушая сосредоточенно, иногда вставлял «угу». Вдруг насторожился, подняв голову с болезненной гримасой на лице. Русинов смолк.
– Кто-то вроде по лестнице прошел… Ты сколько здесь пробудешь?
– Еще неделю.
– Крыша есть?
– Найду.
– Сегодня останешься у меня, скоро комендантский час, уйдешь утром. Постелю в соседней комнате. Там холодно, но ничего, переспишь, одеялами накроешься… Как там дела? Рассказывай. Войск много?
– Много, - сказал Русинов, - и все прибывают. Танки, артиллерия, самоходки…
– Ну, значит, в наступление скоро перейдут, слава те господи.
– Михаил Николаевич обернулся к темному, закоптелому временем образу, перекрестился.
– Скорей бы, скорей… Поцарствовали большевики, будет… Двадцать пять лет без малого… У нас тоже силы собираются, без дела не сидим, так и передай.
Он поднял на колени вещевой мешок, развязал. Пачки денег сложил в нижний ящик комода, за белье, пересыпал в свой мешок махорку; консервы, галеты, отделив небольшую часть Русинову, спрятал в буфет.
– Наговорились?
– Женщина появилась в дверях, прижимая к груди на согнутой руке мелко наколотые дощечки.
Загудел огонь в «буржуйке»; пощелкивая, быстро накалилось железо, проступили малиновые пятна.
Сидя на корточках, женщина исподволь посматривала на Русинова испытующе и недобро. Потом поднялась и, заложив руки за спину, бесцеремонно уставилась на него прищуренными глазами. У Русинова похолодело внутри.
– Ты хорошо проверил его?
– спросила она мужа.
– Мне кажется, я его
– Где? Когда?
– резко повернулся к ней Михаил Николаевич.
– Вчера, возле дома энкавэдэ, у Литейного моста.
– У Литейного моста?
– угрожающе переспросил он, раздувая ноздри, и - Русинову: - Что ты там делал?
Русинов задержал дыхание, нахмурился, проговорил хладнокровно:
– У какого моста? У Литейного? У вас тут столько мостов, что, думаете, я все их знаю?
– Нет, нет, постой… Как ты к нам шел? По каким улицам?
Меньше всего Русинов предполагал, что ему придется перечислять улицы при таких обстоятельствах. Пригодились упражнения со Степаном. Его слушали с обостренным вниманием, стараясь подметить какую-нибудь неточность, но не нашли.
– Патруль тебя задерживал?
– Нет, обошлось…
– Как же ты тогда очутился на Литейном?
– Значит, никак…
Михаил Николаевич спросил жену:
– Ты точно помнишь, что это был он?
Женщина медленно расстегнула пуговицы ватника тонкими пальцами, сказала с той же неприязнью:
– Не знаю, мне показалось, что видела я его.
«Блефуют. На нервах играют, - вдруг догадался Русинов, внутри все разом расслабилось.
– Дешевка!» Сказал грубо Михаилу Николаевичу, кивнув на жену:
– Слушай, она у тебя сама не из энкавэдэ случайно? Или того?
– повертел пальцем у виска.
– Я эти штучки не люблю, запомни.
– У нас бывали случаи…
– А мне плевать на ваши случаи с высокой горы.
– Русинов встал, зевнул широко, раскинул руки.
– Устал?
– сказал примирительно Михаил Николаевич.
– Сейчас поедим чем бог послал, и отдыхать…
– У тебя найдется какая-нибудь одежонка гражданская?
В холодной, как морозильня, комнате Русинов завернулся с головой и уже засыпал, согретый водянистой овсяной кашей, рюмкой спирта, собственным дыханием и одеялами, когда что-то щелкнуло. Русинов вздрогнул, положил руку на автомат, прислушался сквозь вату мутнеющего сознания. Стук не повторился, было тихо, и он уснул, измученный испытаниями прошедшего дня.
Между тем стукнула щеколда, которую Михаил Николаевич не смог удержать, хотя и старался выйти неслышно.
В пальто и без шапки он выбрался в темень лестницы и, держась за перила, поднялся на последний этаж. Отыскал дверь (она была не заперта); касаясь пальцем стены, прошел по длинному коридору, пахнущему сыростью и нечистотами.
– Тимофей, - негромко позвал он, просунув голову в комнату и вглядываясь с брезгливостью в темноту.
– Спишь?
– А?.. Что?.. Ктой-то?
– пробормотал голос из угла, где, должно быть, стояла кровать; в другом углу тоже кто-то зашевелился, послышался слабый жалобный стон.
– Это ты, Боксер?