Нарисую себе счастье
Шрифт:
— А для сердца такого заклинания нет? — с надеждой выдохнула я.
— Боюсь, с этим сложнее, — хмыкнул Марк. — Казимиру уже заклинания не помогут. С глазами чуть проще, в них дырок нет.
— А что в них есть? — заинтересовалась я.
— Ну, нас учили в университете, что в глазе несколько оболочек. Тебе точно интересно?
— Пожалуй, что нет, — подумав, призналась я. — Марк, а ведь такие очки-артефакты стоят очень-очень дорого, да? Это и стекла специальные, и работа тонкая.
— Верно. Но я разговаривал с Миланой Синегорской, ее очень
— Моя благодарность вам бесконечна, Марк, — выдохнула матушка. — И девочкам-артефакторам тоже, разумеется! Я их вечная должница.
— Бросьте, мы же родня. Не о чем и разговаривать, я рад помочь.
И все же мы его расцеловали от всей души, насилу бедняга вырвался.
Мужчины вернулись уже затемно, усталые, румяные, довольные жизнью. Со смехом рассказали, что бритого Хозяина не сразу признали, едва даже не поколотили, но потом долго извинялись. Я хихикала и тихонько рисовала в блокноте гордый профиль: высокий лоб, крупный нос, чеканный подбородок. Зачем только мужчины бороды носят? Особенно красивые? Он же такой… ну… интересный стал. А может, и хорошо, что у него была борода. Я сначала его характер узнала, а уже потом увидела, что он собой ладен. Так, наверное, даже лучше.
Жалела я только о том, что не нашла в себе смелости переехать в мужнину спальню. Сдается мне, Казимир инициативу проявлять не собирается. Не то боится меня, не то привыкает. А ведь время идет, уже трава по утрам совсем седая, листья последние облетели, да под юбку нужно надевать толстые вязанные чулки, чтобы ничего не отморозить. И кошка наша не больно-то рвется гулять, все больше дремлет на кухне.
И вообще — холодно! Одной да в узкой кровати — холодно и неспокойно! Непременно за завтраком о том Казимиру намекну. Пусть попробует мне отказать.
За завтраком с духом не собралась, а вот когда мы ближе к обеду кофию выпить сели только вдвоем, я почти решилась. Самое время поговорить с любезным моим супругом о том, что в семейной жизни пора что-то менять.
Не успела, конечно же. Едва Казимир добавил в свою чашку сливки, в двери заколотили так, что стекла в доме затряслись. Ермол бросился открывать. Сразу стало понятно, что это все не к добру.
И верно, в гостиную влетел юный запыхавшийся гонец, на вид ровесник Ильяна.
— Казьмир Федот… Казьмир Федотыч! Там карьер обрушился, — выдохнул мальчишка. — Люди… пострадали!
Глава 24. На карьере
Казимир подскочил. Схватился по привычке за выбритый подбородок, видимо, чтобы дернуть себя за бороду. Скривился, тряхнул головой:
— Немедленно выезжаю. Погибшие есть?
— Двое вроде.
Я подскочила следом:
— Я с тобой!
— Куда? Дома сиди. Я верхом, так быстрее.
— Ну и я верхом, зря, что ли, училась?
— Мари, не для женских глаз зрелище.
— Ты меня хозяйкой оставить
Казимир застыл. Поглядел сначала на меня, потом на мальчишку-гонца, у которого глаза горели любопытством, потом кивнул:
— Одевайся быстрее и в мужское. Ильяна позови, захочет — с нами едет.
Зачем нам еще и Ильян, я понятия не имела, но спорить благоразумно не стала. Своего добилась и славно. Побежала одеваться: благо, одежды на мальчика в доме теперь имелось предостаточно. Толстые штаны, вязаные гольфы, сапоги высокие. Шерстяная рубаха, короткую кожаную куртку, платок на шею. Шапку на затылок. Что я, что Ильян — не сразу и различишь. Брат был разве что ростом меня уже на полголовы выше.
Отчаянно ворчащий Ермол вывел мне мою Липку, ту самую, на которой я не слишком уверенно сидела, да шепнул, что поедет вместе с Ильяном за нами следом на бричке. Ежели свалюсь в канаву — замерзнуть не успею, они подберут. Было не смешно, но я все же чуть успокоилась. Признаться честно, обвал на карьере меня волновал мало. Я пока и вовсе не представляла, что это такое. А вот за Казимира волнительно, я привязала к поясу сразу две фляги с укрепляющим отваром. Хотя в последние недели он и чувствовал себя гораздо лучше, я не хотела рисковать.
Взгромоздившись на покорную лошадку, я выпрямила спину и тронула поводья. Успокаивало меня лишь то, что Ильян и вовсе верхом ездить не умел. А Казимир даже не злился на то, что я столь неуклюжа, а спокойно подсказывал мне, как лучше перенести вес или объехать очередную кочку. Он снова заледенел, превратился в этакую каменную глыбу без эмоций и чувств. Значит — внутри у него пожар. Как только приедем — волью в него отвар пусть даже и силой.
К карьеру мы ехали без остановок. Как бы у меня ни ломило спину, я не осмелилась просить пощады. Сама вызвалась, сама и виновата. Да и ехать два часа, не помру я за это время. И все же Казимиру пришлось стаскивать меня с Липушки самому, я даже не сразу смогла разжать застывшие пальцы. Муж отнес меня на руках в деревянный барак, усадил там на жесткую лавку возле стены да приказал какому-то мужичку напоить меня горячим чаем, а сам побежал к реке. Не слыша ничего, не чувствую вкуса, я выпила две большие чашки чего-то обжигающего, а потом потянулась, хрустнув позвоночником, нащупала под рубахой флягу с отваром и поднялась на подкашивающиеся ноги.
У реки было шумно. Орали люди, визжала какая-то баба, скрипели колеса и цепи. Уверенно растолкав толпу, я нашла Казимира. Он стоял на самом краю обрыва и слушал коренастого бородатого мужичка, на вид довольно молодого.
— Говорю же, подсобил кто-то, Казьмир Федотыч! У меня все строго! Я все опоры кажный вечор проверяю! И блоки промазываю! И веревки, веревки тоже в порядке были! Надысь перетерло одну, так мы заменили!
— Верю тебе, Онисим, — гудел Долохов. — Ты мужик основательный. Так, говоришь, деревяшки подломились внезапно?