Наша навсегда
Шрифт:
— Похож, да? — улыбается Бешеный Лис с гордостью, — это мы Новый год празднуем, в бане.
— В бане? — удивленно хлопаю я ресницами.
— Не обращай внимания, девочка, — отмахивается Бешеный Лис, — так было принято. Вот, Лешка, твой папаша. Витя Каменный. И Машка рядом.
Я кошусь на Лешку, жадно смотрящего в экран. И да, богатырь Витя очень похож на моего Камня. Или наоборот, Камень похож на того богатыря. Такой же огромный, занимающий чуть ли не половину дивана, он сидит в одной майке, и на мощных бицепсах — роспись синих татуировок.
А с другой стороны длинного стола — еще какие-то парни, девушки, их много, взгляд скользит по ним, скользит… Пока не упирается в светловолосую хрупкую девушку.
Я всматриваюсь, не веря своим глазам, а затем выдыхаю тихо:
— Мама…
44
Голос мой совсем тихий, но и Лешка, и Лис мгновенно поворачиваются в мою сторону, а затем, так же синхронно, к экрану.
— Отец, тормозни вот здесь, — тут же командует Лис, и его отец послушно жмет на пульте на паузу.
А затем, уже не дожидаясь следующих слов, увеличивает лицо светловолосой девушки на весь экран.
Видно не особенно четко, все же, запись любительская, и освещение так себе… Да и сама девушка на кадре слишком молоденькая и сильно накрашенная, наверно, по моде тех лет: подведенные черным веки, губы, с темным контуром и светлой, практически на контрасте, помадой. Челка, полностью закрывающая лоб.
Но это она, моя мама.
Это точно она.
Я жадно вглядываюсь в ее лицо, неожиданно понимая, что у нас дома нет ни одной фотографии из ее юности. А ведь тогда было уже много возможностей для фотографирования. Цифровики не были чем-то нереальным… Почему же не осталось фото?
И почему я не знала, что мама жила в Питере?
Хотя, по сути, я вообще ничего не знала про нее. Как и про отчима. Только то, что сам отчим — местный, здесь его родственники живут, родители жили. А вот про маму — полный провал.
Странно так…
И теперь, наверно, понятно, почему.
А я и не интересовалась, надо же…
Хотя, мама всегда была замкнутой и не особенно ласковой, я не помню, чтоб мы говорили на личные темы, чтоб просто болтали. Когда была ребенком, мне это казалось нормальным.
Других-то отношений я не видела.
А вот потом, уже в школе, наблюдая за общением своих одноклассников, слушая рассказы девчонок о том, что они с мамой пошли, например, платье вместе покупать и сели в кафе поболтать, или с папой в парк развлечений, я поняла, что я как-то не так живу. Потому что мы не ходили покупать мне одежду, родители покупали ее сами, приносили мне со словами: пока мы оплачиваем твою одежду, мы сами будем решать, что тебе носить. И парк развлечений — это грех. Туда нельзя ходить.
И так во многих вещах. Во всех, практически.
Потому, наверно, мне и в голову не приходило интересоваться прошлым своих родителей.
А
У мамы, вон, какая занимательная юность…
Пока я смотрю в экран, молча, только сжав пальцы Лиса, обманчиво мягко лежащие на моей коленке, все молчат. Наверно, какой-то дополнительной реакции от меня ждут. Или дают возможность прийти в себя.
Первым паузу нарушает Бешеный Лис.
Он щурится на изображение, еще приближает:
— Мама, говоришь? Интересно… А я не помню вообще, кто эта девка.
— Отец… — тут же тормозит его Лис, — это ее мать, так-то.
— Ну, это не отменяет того, что я ее не помню, — пожимает плечами Демид Игнатьевич. — Прости, малышка.
— Да ничего… — бормочу я.
— Тогда время такое было… — спокойно продолжает Бешеный Лис, — много движняка, много тем разных… Много быстрого бабла. И много девок вокруг нас. Всех разве запомнишь? Твоя мать, Генька, мне по этому поводу вечно мозги выносила… Конкретно здесь шлю… хм-м-м… — он косится на меня, затем, под пристальным взглядом сына, продолжает аккуратней, — случайных не было. Новый год же… Семейный праздник… Только жены и постоянные девушки. Я ее не помню, значит, она первый раз там появилась. Значит, кто-то ее привел из пацанов, как свою девочку.
— А… Тут можно увидеть, с кем она? — несмело прошу я продолжить трансляцию записи.
Демид Игнатьевич кивает и нажимает на просмотр.
В полном молчании мы следим за людьми, празднующими Новый год. Меня тогда еще в помине не было.
Надо же… Так странно…
Многих из этих людей уже нет в живых. От них остались только надгробья с пафосными надписями. А тут, на записи, они улыбаются, шутят, разговаривают… Целуются, вон.
Моя будущая мама целуется с высоким парнем.
Я смотрю, как он тискает ее, как жадно сжимает своими большими татуированными лапами…
— С Большим пришла, значит, — комментирует Бешеный Лис.
Камера перепрыгивает на начинающие бить куранты, все поздравляют, затем резкое переключение на съемки на улице, салют в темном небе, какие-то игры в снегу, валяния и визги девчонок.
Но, как я ни вглядываюсь, больше не вижу ни маму, ни ее спутника.
И Лешка своих тоже не видит.
Запись обрывается резко, словно тот, кто снимал, задолбался, вырубил камеру и отправился праздновать со всеми.
Мы какое-то время сидим молча.
Я растерянно таращусь в потухший экран, Лешка смотрит на свои сцепленные пальцы, Лис мягко, утешающе гладит меня по ладони, а его отец спокойно разливает по четвертой.
— Давайте, ребят, — кивает он на стол, — за то, что было. Это было… Сложно. Но очень весело.
Мы молча пьем.
С непривычки алкоголь мне немного ударяет в голову, хоть и не пью я наравне с мужчинами, а просто губы промакиваю, но, видно, все равно хватает.
В висках чуть стучит, словно кровь быстрее начинает бежать по венам, а перед внутренним взором — лицо мамы. Молодое, счастливое.