Наша навсегда
Шрифт:
Понимаю, что не в себе она, что это — не та женщина, которая всю мою сознательную жизнь рядом была, худо-бедно защищая, оберегая… И, может, все же, любя?
И все равно. Это так больно, слышать, что тебя не хотели. Что ты — просто ошибка, за которую всю жизнь расплачиваются…
— Вася… — открывается дверь палаты, и на мое плечо ложится охраняющая, поддерживающая ладонь. И я не могу отказать себе в маленькой слабости, прислониться к его крепкой груди, поймать эти волны уверенности, жизнестойкости, силы, что окутывают его, —
Мы утром разъехались по делам. Лис помчался кого-то встречать, а мы с Камнем — сюда, в больницу.
Мама, услышав еще один голос, разворачивается и смотрит на Лешку.
И так смотрит, словно… Словно узнает его!
Я замираю, во все глаза глядя на маму.
Узнает? Это как?
— Ты-ы-ы… — она силится подняться, но не может, смотрит на Лешку безумными глазами, — ты… Что ты здесь?.. Ты же сдох! Сдох!
— Мама… — шепчу я пораженно. От ее лица, белого-белого, от слов ее страшных мурашки по коже бегут. О чем она вообще?
— Ты сдох! Сдох! Вы все там сдохли! Все! Кроме этого ур-р-рода… Он выжил, тварь… Лучше бы он сдох!
— Вася… — я слышу в голосе Камня замешательство, — это она про что?
— Не знаю… Она… Она не в себе! — я поворачиваюсь к Лешке, кладу руки на его грудь, — выйди, пожалуйста… У нее галлюцинации…
— Не трогай мою дочь! — рычит мама, и я клянусь, у нее на губах пена выступает! — Не смей! Хватит того, что ее отец меня кинул! Еще и ты! Все вы одинаковые!
— Мама… — я бросаюсь к ней, пытаюсь погладить, успокоить, — мама… Тебе показалось, показалось… Лешка, врача надо!
— Лешка? Он не Лешка! Он Витька! Витька Каменев! Дружок папаши твоего! Не смей ее трогать, ур-р-род! Не смей! Добрался сюда, нашел! На тот свет хочешь утащить! Даже из могилы достал!
Она принимается биться в припадке, до крови раздирая привязанные за запястья руки, я ее пытаюсь уложить обратно на кровать, и в этот момент в палату вбегает медсестра.
Я отступаю в сторону, прячусь на груди у Лешки, замершего каменным истуканом.
За моей спиной мама, уже затихая после укола, все еще шипит по-змеиному, проклиная незнакомого мне Витьку Каменева, его друзей, моего отца. Каждое слово меня бьет в сердце, словно тупым ножом режет.
Не сразу понимаю, что Лешка уже утащил меня в коридор, и теперь мы стоим, обнявшись, и нас обходят пациенты и врачи.
Лешка вытирает мне слезы пальцами, бормочет что-то успокаивающее. А я все не могу нервную дрожь угомонить.
Понимать то, что говорила мама, никаких сил нет.
Хочется просто забыть это все, как страшный сон.
— Это че такое происходит? — рядом с нами материализуется Лис, — малышка… Что-то с мамой?
Я поворачиваю к нему мокрое от слез лицо, и Лис, вздрогнув, утягивает меня из рук Камня к себе. Подхватывает на руки, укачивая, как ребенка.
Делает шаг назад, садится на лавку, устраивая меня на коленях.
— Малышка… Малышка моя… Камешек, чего?
— Да не… С матерью более-менее… У нас тут Санта Барбара, походу…
40
— Та-а-ак… — Лис жестом тормозит Лешку, потом проводит ладонью по светлым взлохмаченным волосам, ероша их еще больше, — давай еще раз: ее мать узнала тебя?
— Не меня, — Камень подталкивает мне вазочку с пирожными, — давай, маленькая, ешь.
— Да мне, как бы, хватит… — сомневаюсь я, алчно поглядывая на пирожные. Очень красивые. И очень вкусные. И я реально еще хочу, но третье — перебор…
— Нихрена не хватит, — настаивает Камень, — худая такая стала, одни глаза остались… Трогать страшно.
— Че-то ночью сегодня тебя это вообще нихера не тормозило, — щурится недовольно Лис, ревниво тянет меня ближе к себе, — давай, малыш, лучше вот, мяса. Оно вкусное. Язык… Я однажды такой язык жрал… М-м-м… Думал, говядина. А оказалось…
— Не надо, — вот мяса я точно не хочу. Впрочем, как и узнавать, что же такое экзотическое пробовал Лис в своих путешествиях. Мне прежнего рассказа хватило, про муравьиные жопки. Которые — размером с полпальца, чистый белок и кисленькие. Бр-р-р…
— Тогда давай еще чая, — Камень поднимает руку, и рядом с нами тут же материализуется официант, поспешно сервирует чайный стол.
Все время, пока он шустрит, мы молчим.
— Еще вот этих пирожных тащи, — командует Камень, — с голубикой которые.
Молчу.
С голубикой — самые вкусные. Заметил, надо же…
Мы сидим в приватной нише ресторана, находящегося в полуподвальном помещении. Этот ресторан чем-то похож на тот, в котором мы совсем недавно разговаривали сразу после первой нашей встречи у ворот больницы. И куда так неожиданно прилетела полиция.
Нынешний качественно отличается тем, что тут явно еще больше завсегдатаев, такое ощущение, что вообще никто посторонний порог не переступит.
И еще: здесь знают Камня. И мало того, что знают, так еще и, похоже, невыносимо уважают. Чуть ли не ковровую дорожку перед нами расстелили, стоило на пороге появиться.
Лис это все тоже отметил и усмехнулся язвительно:
— Сколько таких точек, а, Каменюка? Куда только мои коллеги смотрят?
— В правильном направлении, — прогудел Камень, аккуратно направляя меня к столику в нише, — и ты туда же смотри. По чью душу-то приехал, кстати?
— А этого тебе знать не надо.
— Ну-ну…
Я это все краем уха воспринимала, пока шла, пока садилась, пока обсуждала с мужчинами, что мы будем есть. Верней, они обсуждали, а я соглашалась. Не задумываясь даже над тем, что предлагали. Голова была полностью забита лихорадочным обдумыванием слов мамы.