Нашла коса на камень

Броутон Рода

Даже ея состояніе — для нея тяжелое и мучительное бремя. Сильно желая сдлать изъ него наивозможно-лучшее употребленіе, она не боле любого ребенка знаетъ, какъ за это взяться. Кто будетъ ею руководить? Что, кром ея собственнаго здраваго смысла, которому она за послднее время стала сильно не доврять, помшаетъ ей сдлаться жертвой обманщиковъ и шарлатановъ? Кром всхъ этихъ причинъ ея нершительности есть и другая: смутная, неуловимая надежда, — надежда, основанная на нсколькихъ словахъ, сказанныхъ нетвердымъ голосомъ…

Августъ канулъ въ вчность,

насталъ сентябрь, а Джильяна не покинула Марло. Сегодня среда — базарный день; Джильяна провела его въ чайной, вновь открытой по ея настоянію, усердно угощая постителей. Въ вечеру ей кажется, что единственный результатъ всхъ ея усилій — головная боль и усталость въ ногахъ; гостей было мало, очевидно чайной уже не конкуррировать съ кабакомъ. Возвратясь вечеромъ домой, усталая Джильяна застаетъ Джэнъ въ рукопашной съ Дикомъ. Сестра-воспитательница трясетъ мальчика за плечи, общаетъ его высчь, посадить на хлбъ и на воду, отдать въ пансіонъ; онъ извивается у нея въ рукахъ, называетъ ее «старой чучелой» и, рыдая, выражаетъ надежду на ея преждевременную кончину.

Джильяна, нервы которой и безъ того сильно возбуждены, беретъ сторону ребенка, у нихъ съ кузиной происходитъ уже крупное столкновеніе. Въ разгар ссоры Джильяна не слышитъ доклада слуги, не видитъ, что въ дверяхъ стоить гость; щеки ея пылаютъ, голосъ дрожитъ; срые глава мечутъ молніи. Когда же она, всмотрвшись, узнаетъ въ нежданномъ постител Бернета, ей становится такъ стыдно, такъ больно, что она бжитъ изъ комнаты, изъ дому, не поздоровавшись съ нимъ; ей смутно помнится, что онъ гоститъ у Тарльтоновъ, но даже въ этомъ она не уврена. Долго ли она бродитъ по саду, она сама не знаетъ. Ей кажется, что время тянется до безконечности. Наконецъ, онъ показывается въ алле и направляется прямо къ ней. Они обмниваются рукопожатіемъ. Въ первую минуту оба молчатъ.

— Я пришелъ съ вами проститься, — говоритъ онъ, съ видомъ крайняго смущенія. — Мн пора хать.

— Да? вечеръ прекрасный. Вы славно прокатитесь.

— Очевидно со мной ужиться невозможно, — говорятъ она съ слабой улыбкой, посл небольшого молчанія. — Помните, какъ мы съ вами ссорились, а теперь видите въ какомъ положеніи я здсь! — На подобное замчаніе не легко найдти отвтъ, онъ и не пытается, даже не смотритъ на нее. Онъ не сводитъ глазъ съ зеленыхъ полей, виднющихся сквозь втви большой ясени.

— Не стану спрашивать, что вы думаете о моей правдивости, продолжаетъ она, — посл всхъ басней, какія я вамъ разсказывала на счетъ моего вліянія надъ домашними. Неправда ли, они отлично совпадаютъ съ тмъ, что вы сейчасъ видли? Но право, право, — прежде было не то. Я, конечно, преувеличиваю собственное значеніе, но полезна я была, они меня любили, они меня уважали.

Она умолкаетъ, задыхаясь отъ слезъ.

— Нисколько въ этомъ не сомнваюсь, — отзывается онъ взволнованнымъ голосомъ.

— Помните ли вы, — говоритъ она, вытирая глаза и напряженно улыбаясь, — какъ я вамъ разъ хвастала насчетъ того, что я здсь необходима,

а вы совтовали мн утшиться, увряя, что мои домашніе наврное отлично обходятся безъ меня?

— Неужели? — сухо отвчаетъ онъ. — Не думалъ я, не гадалъ быть пророкомъ, а хотлъ только сказать что-нибудь непріятное.

— Какъ видвте, слова ваши оправдались.

Новое молчаніе. Становится поздно; видъ долины, разстилающейся за садомъ, измнился; по розовому отблеску на поверхности горъ, замыкающихъ ее, они догадываются, что солнце закатывается за этими горами.

— Какимъ закатомъ можно сегодня любоваться съ вершины той горы! — говоритъ она тихимъ голосомъ. — Не пойдемъ ли мы? Если поторопиться, еще поспемъ. Съ минуту онъ колеблется, нершительно посматривая то на нее, то на розовыя горы и наконецъ говоритъ:

— Идемъ.

Усердно карабкаются они въ гору, но добравшись наконецъ до вершины, видятъ, что смотрть не на что, все сро кругомъ, они опоздали.

— Я должна просить у васъ прощенія, — говоритъ она, опусшсь на траву, — я попусту васъ потревожила.

Онъ киваетъ въ знакъ согласія и садится возл нея.

— Найди вы въ себ силу оторваться пятью минутами раньше отъ очаровательнаго общества Джэнъ…

— Моя ли вина, что меня оставили съ глазу на глазъ съ нею?

— Дядя Марло говоритъ, — начинаетъ Джяльяна, искоса слдя за впечатлніемъ, какое произведутъ ея слова, — что она сильно напоминаетъ ему меня.

— Васъ? — слегка приподнявъ брови;- неужели!

— Миссъ Тарльтонъ говоритъ, что она понимаетъ, что онъ хочетъ сказать; можетъ быть вы согласны съ ней, можетъ быть вы находите, что онъ правъ?

— Я могу только предположить, что онъ хочетъ дать понятъ, что вы об любите поставить на своемъ. — Этого Джильяна вынести не въ силахъ.

— Об! — восклицаетъ она, покраснвъ;- неужели вы насъ ставите на одну доску. Но какъ бы мы ни были похожи, одно врно, это — что намъ не ужиться въ одномъ дом.

— Серьезно?

— Несомннно. Какъ она ухитрилась — не знаю, но она заняла мое мсто, исполняетъ мои обязанности, пользуется моими правами!

— Вашими правами! — повторяетъ онъ, не глядя на нее, — какими? Я всегда изъ вашихъ же словъ заключалъ, что власть ваша временная, пока миссъ Марло не выростетъ. Кажется, не можетъ быть сомнній въ томъ, что она теперь — взрослая.

— Взрослая! — повторяетъ Джильяна къ которой, при этомъ послднемъ удар, возвратилось употребленіе языка;- она сущій ребенокъ! Вс вы почему-то сговорились считать ее взрослой, но въ дйствительности она ребенокъ, ей едва шестнадцать лтъ.

— Ей можно дать восемнадцать, — возражаетъ Бернетъ съ истинно-британскимъ упрямствомъ, — если не девятнадцать да двадцать.

— Вы, конечно, шутите, но довольно объ этомъ.

Бернетъ первый нарушаетъ молчаніе.

— Очень мн васъ жаль, — говоритъ онъ, — знаю, что вы этого никакъ не ожидали, знаю, что въ Лондон вы постоянно считали часы до вашего возвращенія сюда.