Наследница Ильи Муромца
Шрифт:
— Тебе бы в колл-центре цены бы не было, — буркнула я. — Точно по скрипту пашешь.
— Я стою девятьсот динаров, о том был заключён петшех, — гордо ответил эфиоп. — Тысячу динаров стоит самая прекрасная на свете наложница, жемчужина несверленная, кобылица необъезженная, будущая мать сына эмира, наследника трона. Триста динаров стоит воин, выдающийся силой и дарованиями, обученный и неутомимый. Так что можешь себе представить, о несведущая, сколь ценим я эмиром Осейла, и как нужны ему мои услуги. Даже главный евнух, муж великого
— А ты сейчас, если скажешь хоть одно слово вдобавок, будешь сослан на конюшню, выпорот кнутом и продан за три динара первому желающему.
Эфиоп приобрёл нежный лавандовый оттенок и упал на колени, гулко стукнувшись лбом об пол. Перед нами стоял высокий стройный человек в классическом бурнусе туарегов, только, вопреки обыкновению, не в бело-синем, а в чёрном. Такого же цвета были и чалма, украшенная единственным камнем — ониксом размером с перепелиное яйцо. Он не закрывал лицо чадрой, смотрел на нас открыто и просто.
— Эмир Осейла, — сказал он, протягивая руку ладонью вперёд. Не для пожатия, а просто чтобы показать — в ней нет оружия. Рука была загорелая, в шрамах, в мозолях от поводьев и меча.
— «Осейла» означает «тот, кто грядёт, следующий», — сказал эмир, игнорируя валяющегося эфиопа. — Отец решил не тратить фантазию на имя для шестого сына. Мансур-Торжествующий, Халид-Бессмертный, Искандер-Защитник, Мухаммед-Достойный Похвалы, Заафир-Пебедоносный и, наконец, я. Осейла-Следующий. Из всех моих братьев выжил только я.
— И как это случилось, о Повелитель? — спросила я, помня, что так полагается, чтобы рассказчик увлёкся собственным повествованием, и если питал какие-то злые намерения, то забыл о них. Эмир попался на уловку:
— Что ж, каждый получил кончину, согласно имени. Мансур был убит стрелой в тот момент, когда поднимал знамя Магриба над захваченной крепостью. «Ты должен быть следующим, кто погибнет», сказал мне убитый горем отец.
— Жестоко.
— Нет, — пожал плечами Осейла. — Я ничем не выделялся среди братьев, а Мансур был храбрейшим среди нас. Следующим погиб Халид: он вступил в спор с могущественным колдуном, и тот превратил его в каменную статую. Статуя будет стоять вечно, а внутри неё — вечный, не стареющий Халид. «Ты должен быть следующим, кто погибнет», сказал мне убитый горем отец.
— Понятно, — я украдкой поглядела на спутников: они стояли, разинув рты, с нелепыми клетками в руках, и слушали эмира как царь Шахрияр свою дену Шахразаду.
— Третьим умер Искандер: фанатик кинулся с ножом на нашего отца, и Искандер бросился наперерез. Он получил только царапину, и убил нападавшего. Но тот оказался дервишем, безумцем, а нож был смазан ядом. Искандер умер на третий день, страшно мучаясь, грызя от боли свои руки. «Ты
— Мда…
— Четвёртый брат, Муххамед, отправился в паломничество в Мекку, и не вернулся.
— Дай угадаю. «Ты должен быть следующим, кто погибнет», сказал тебе убитый горем отец.
— Так и было. И, наконец, предпоследний сын моего отца, Заафир, возглавил в возрасте шестнадцати лет военный поход против арабов. Он уже подступил с войском к Аграбе, как тут к нему явился некий колдун по имени Мутабор, сделал ему подарок — шкатулку с неведомым порошком. И Заафир исчез вместе со своим другом Сеидом в ту же ночь. «Ты должен быть следующим, кто погибнет», сказал мне убитый горем отец.
— Ага, — сказала я. — Слушайте, ваше величество, господин эмир. А там никто в тот день не охотился на птиц?
— Никто. Там и птиц-то никаких нет.
— А пару аистов не видели?
— Видели. Я сам видел, ведь я был в том же войске на должности пробовальщика блюд при своём брате. Я посчитал, что аисты — это знак разворачиваться и идти домой, ведь аисты всегда возвращаются домой. Военачальники тоже были в курсе этой приметы, поэтому войско снялось и вернулось в Магриб без единого выстрела. Потому я помню эту историю.
— Любили ли вы своих братьев? — спросила я осторожно.
— Кроме Мансура — всех. Мансур был грубым и злым, а прочие братья мои — люди великого сердца и большого ума. Любой из них был бы лучшим эмиром, чем я, но у моего отца не было выбора. «Ты — следующий, — сказал он мне. — Но не умирающий следом, а наследующий мне, мой преемник, эмир Магриба. Знал бы я об этом раньше, убил бы тебя ещё во младенчестве!» Так сказал мне в запале мой отец и скончался.
— А если бы, скажем, к вам вернулся Заариф, что бы вы делали, о эмир?
— Правил бы вместе с ним. Только это невозможно: тридцать лет прошло с тех пор, мне уже сорок пять, и, если бы Заариф был жив, он бы дал о себе знать.
Эмир пнул сапогом валявшегося эфиопа:
— Вставай, бездельник! Пусть на кухне пожарят нам рыбы: одну красную, одну чёрную, одну жёлтую, одну белую.
— Слушаю и повинуюсь! — эфиоп соскрёбся с пола и начал пятиться от нас по направлению к дверям.
— Можно, мы не будем эту рыбу? — вспомнив подробности одной сказки из «Тысячи и одной ночи» попросила я.
— Почему? — эмир ненатурально удивился.
Эх, была — не была!
— Так чёрная рыба — негр-невольник, язычник. Жёлтая — иудаист-йехуд. Белая — христианин. Красная — мусульманин. Вы людоед, наверное, но мы точно не хотим.
Эмир Осейла расхохотался, показав острые, заточенные клинышком зубы.
— А ты сильна в магии, раз знаешь сказание о магической сковородке. Но иногда рыба — это только рыба. Но будь по-вашему. Эй, никчёмное отродье крысы! Скажи, чтобы не жарили рыбу, а запекли ягнёнка!