Наследница Ильи Муромца

Азимов Артур

— Не хочу. Маму жалко.

— Маме лично от себя могу каждую ночь посылать добрые, успокаивающие сны, — понимающе кивнул Осейла. — Но это тоже стоит немало. Например, Двойного Клинга вполне будет достаточно.

— Но у меня его нет! Его как украли у Боруха, так он и пропал! — я растерянно посмотрела на эмира и на своих спутников. Бабка почему-то покраснела.

— Давай проверим, — эмир достал кинжал и одним взмахом руки распорол левый рукав моей рубахи. Прошептал что-то, почти касаясь губами плеча, плюнул, и я с ужасом увидела, что на поверхности кожи появилась татуировка, в точности повторявшая контуры Двойного Клинка. Эмир зацепил кожу двумя пальцами, резко потянул:

— Ай! — взвизгнула я и потёрла руку. Кожа оказалась цело, хоть

её и жгло. А на полу лежал Двойной Клинок, который эмир с великой опаской поднял полой халата и положил в деревянный длинный короб, услужливо поднесённый слугой-египтянином. Египтянин тут же растворился в воздухе, а я, уже досыта наевшаяся чудесами, смотрела не на него, а на Бабу Ягу.

— Ягуся, — злобно прошипела я, — а почему ты мне о Клинке ничего не сказала?

— Так ты в беспамятстве была, я тебе Клинок в руку и спрятала. Чтобы значит, не забыть.

— А почему потом не сказала, когда я уже не была в беспамятстве? — я начала закипать.

— Забыла.

Эмир Осейла звонко расхохотался.

— Вы ужасно забавные люди. И мои гости. Предлагаю вам быстро совершить омовение в моём каскаде бассейнов, и отужинать, чем послал Аллах… Потом мы поговорим и о Клинке, и о сковороде, и о сокровищнице Фариди, и о колдуне Мутаборе, будь вечно проклято его имя! Идите. У вас — три часа. Понимаю, почти ничто, но иного предложить не могу.

…Если вы не бывали в каскадных бассейнах, вы зря прожили свою жизнь. Нас раздели, выдав каждому по тонкой белоснежной рубахе до щиколоток, а потом повели каждого — по своей линии, так что мы не видели друг друга. У нас с бабкой было по две прислужницы в одних набедренных повязках, у мужчин — по двое слуг в таких же скромных одеяниях. Из нас всех только Маариф бывал в каскадных бассейнах, и потому он крикнул:

— Считайте до пятнадцати!

Потом нас всех развели, и только у первого каскада я поняла, что значил крик. Первый каскад состоял из шести мелких бассейнов для ног с чередующейся температурой, от холодных до чуть ли не кипящих. Прислужницы водили меня от одного к другому по какой-то сложной методике. В каждом я стояла по тридцать секунд, считая, как Центр управления полётами при запуске корабля:

— Шестьдесят-и-один, шестьдесят-и-два…

Следующий каскад был для кистей рук. Там меня усадили на плетёный стульчик и носили от бассейна к бассейну. Третий каскад — для ног до колена, четвёртый — для рук до локтя, пятый — сидячий, шестой — лежачий, седьмой (тут мне сменили рубаху на чистую) — спа для головы с массажем и маслами. Восьмой каскад — души разной интенсивности, девятый — ароматерапия маслами и лёгкие обрызгивания. Десятый — контрастные души морской водой, одиннадцатый — три хрустальные бочки с водой горных ручьёв. К двенадцатому каскаду я была уже распарена как булочка пян-се, которые продают напротив библиотеки имени Ленина. Но банщики не унимались: на двенадцатом каскаде меня последовательно били мешками с мыльной пеной и обливали из ковшиков настоями трав. Тринадцатый каскад был чередой массажей, после которых меня погрузили в бассейн с водой температуры тела, в котором мелкие рыбки принялись очень щекотно обкусывать с тела мёртвую кожу. Четырнадцатый каскад представлял собой бассейны от самого глубокого до самого мелкого, где трудились банщицы, стеревшие с меня последние крупинки грязи и ороговевшей кожи. Я скрипела как новый сапог. Шрамы почти зажили, но последняя банщица, цокая от изумления, нанесла на них моментально впитавшийся зелёный гель. После чего меня закутали в халат размера так шестидесятого, на голову навернули махровое полотенце, поставили рядом столик с чаем и холодными напитками, горкой нарезанных фруктов и лавашом с мёдом. Я налила половину пиалы вишнёвого сока, разбавила водой, залпом выпила — и вырубилась. Последней мыслью было то, что баранинки по-эмирски я так и не попробую.

— Вставайте, госпожа! — я пошевелила рукой и услышала звон. Талию и лицо будто стянуло. Заколдовали? Связали? Пошевелила ногой — тот же звон.

—

Сволочи! Снимите кандалы! — вскочила я с лежанки. Обе мои прислужницы валялись на полу, опасаясь, видимо, что я их прибью. И было, за что! Пока я спала, меня умастили маслами и духами, уложили волосы, нацепили браслеты на руки и ноги, на шею — ожерелья, одели меня в традиционную одежду женщины-туарега, а главное — расписали лицо! Не подумайте, что я не умею краситься: знаю и про двенадцатиступенчатый корейский подход, и про трёхступенчатый русский. А уж размалёванных как клоун Пеннивайз простушек в Москве — как грязи. Но! Посередине лба у меня шёл синий пунктир с ромбами, проходивший по носу, верхней губе и подбородку. На щеках красовался узор из ромбов и треугольников, нанесённый розовой краской, а под глазами кто-то рассыпал два ведра чёрных родинок-веснушек. Само собой, глаза были обведены жирнющими чёрными стрелками, а на веки наклеили ресницы из шерсти верблюда такие могучие, что я, захлопав глазами, смогла бы взлететь.

— Немедленно смыть! — заревела я диким быком, но было поздно: ударил гонг, на пороге вырос распорядитель-туарег, завёрнутый в чадру, и скомандовал моим прислужницам:

— Ведите госпожу.

Меня аккуратно, но крепко взяли под локотки, и отвели в зал, где за общим столом сидела наша гоп-компания, эмир, его жена, несколько сановников с жёнами или дочерями, некоторые — без. Меня усадили по левую руку от эмира, и его супруга нехорошо на меня зыркнула. Мне было не до неё, честное слово: банные каскады превратили моё тело в медузу, а мозг — в желе. Меж тем, посмотреть было, на что.

Прямо по центру дастархана возвышался вовсе не ягнёнок — а здоровенный баран, килограммов на шестьдесят. Гости брали уже заранее нарезанные куски не голыми руками, а сложенными пополам кусками лепёшки. Для меня же было приготовлено отдельное блюдо: я видела, что дюжий негр что-то там режет в тазу, но и представить не могла, что на золотой тарелке мне поднесут глаза, мозг и щёки «ягнёнка».

— Благодарствую, — промямлила я.

— Какой почёт, какое уважение! — зашуршали, как старые целлофановые пакетики, мои соседи. — Какой восторг! Какое умиление!

Я решительно протянула блюдо жене эмира:

— Уважаемая! Вся честь того, что я сижу здесь, принадлежит тебе. Ибо только потому я не лишилась от счастья ума и жизни, лицезрея твой облик, что надеялась преподнести тебе этот дар!

Гости умолкли. За столом воцарилась такая тишина, что пукни кто-нибудь — сразу бы было понятно, кто это сделал. Эмирица (эмирка, эмиресса, эмира?) подняла смеющиеся глаза на супруга, взяла правой рукой блюдо с бараньими запчастями, и спросила у Осейлы:

— Не удержался, разболтал, кто я?

— Ни словом не обмолвился, дорогая! — та только фыркнула.

Я, честно, делала вид, что всё понимаю, и честно старалась не уснуть. Эмир молчал, а эмира протянула руку, на которую из-под крыши плавно спланировала птица-лира. Вцепившись когтями в предплечье, она принялась охорашиваться.

«Как эмире не больно?», подумала я, но не успела раскрыть рот, как птица-лира начала линять. Опал пышный гнутый хвост, посыпались белоснежным дождём перья, тельце, голое и розовато-серое, скукожилось чуть не в пять раз, и тут же обросло новыми перьями: синими сверху, оранжевыми — по брюшку. Удлинился клюв, появились белые точки поверх синего — будто кто провёл по белой малярной кисти против ворса: трррр! И вот вместо птицы-лиры сидит на руке эмиры зимородок, а на полу тает кучка белых перьев.

Эмира взмахнула рукой — зимородок вспорхнул и улетел вверх. А в тонком разрезе между бурнусом и рукавом рубашки блеснуло вдруг чистое долото. Рука Судьбы!

— Одной тайной меньше, — махнул рукой эмир. Я глазам своим не могла поверить: то, за чем мы так долго скитались, само нашло нас. Только одна загвоздка: как, потеряв Клинок, всех птиц-лира, свободу и волю, мы можем выторговать помощь венценосной семьи Магриба.

— Дура! — яростно прошептала мне в ухо Полина-поляница. — Мутабор!