Наследник огня и пепла. Том IХ
Шрифт:
По сути, на моих глазах, полагаясь только на общее направление, заданное мной, и здравый смысл, главы Великих семей с советниками и представителями выработали стройный и непротиворечивый концепт — то ли участкового, то ли шерифа.
Время тут такое, что единственная возможная ответственность — личная. Поэтому очень быстро встал вопрос: кто же возглавит новую комиссию? Поскольку именно он будет отвечать головой за… Да за всё. Если комиссия по надзору за стенами будет оштрафована или казнена, если не подлатает вовремя пролом, комиссия по осушению болота и рытью канала — если срывает сроки или допустит
Дальше произошла короткая политическая дуэль, и с перевесом четыре против трёх (я воздержался) был выбран ставленник одной из семей.
Этого допустить было нельзя, но я поздно спохватился. Караэнцы слишком быстро учатся — они едва не провернули создание мощной политической силы в Караэне и назначение её главой подконтрольного им человека прямо у меня под носом. На глазах, точнее.
Пришлось вмешаться. Я встал и застыл под взглядами уважаемых людей.
— Сеньор Магн, — сказал один, пряча ухмылку в бороду. — Вы хотите что-то сказать?
Как ни крути, но меня поставили в ситуацию, где я проигрываю в любом случае. И ещё неизвестно, больше ли я проиграю, смолчав, или вмешавшись — в какой-то степени они поймали меня на моей же политике оставаться в тени. Теперь я или должен выйти на свет и сразу же превратиться в тирана, или начать терять рычаги власти. Как же быстро они этому научились. Учитывая, что куда привычнее для аристократов решать проблемы ударами клинка… А это мысль.
— Сперат, подай мне кинжал, что висит у тебя на поясе! — велел я.
Это случилось всего несколько дней назад. А сейчас, пока Джевал ещё водил парад под стенами, я уже шёл по владениям новой Комиссии Расследований следом за её новоизбранным главой.
Мы шли по узкому коридору, освещённому редкими, экономными свечами. Каменные стены были влажны от сырости, и пахло тут… как и должно пахнуть в тюрьме: пылью, человеческим потом, плесенью и старыми обидами. Забавно, что тюрьма совсем новая, а запах — как во всех.
Впереди, не оборачиваясь, шагал новый шериф города. Лысая голова поблёскивала в свете, словно полированная кость. Плечи узкие, но сухие, вся фигура — жилистая, угрюмая, как занозистый корень. Звали его Хауст, и весь город его ненавидел. И я. Может, даже больше остальных. Это наследственное, от Магна — именно Хауст в детстве порол Магна. Сердобольная экономка просила об этом слугу моего дяди, а не одного из наших, потому что не хотела, чтобы я потом сталкивался со своим палачом дома.
Хотя сейчас я понимаю: возможно, она просто не хотела навлечь гнев наследника на одного из своих…
Но если мои причины ненависти были сугубо личные, у горожан счёты с Хаустом были в одной барже с ненавистью к моему покойному дяде Эмилю. Их обоих Караэн помнил со скрипом зубовным: Эмиля — как ловца людей на мелких проступках и шантажиста, Хауста — как его правую руку и бывшего шпиона, который, говорят, продал бы родную мать ради должности.
Со стороны, конечно, всё выглядело мерзко: ну вот, опять «по блату». А я однажды ещё в том мире, до всех моих возможностей тут, дал себе зарок — стану президентом,
На деле — всё было не так просто.
— Вы не первый, кто так думает, — вдруг сказал Хауст, не оборачиваясь. Его голос был одновременно грустный и злой, как звук ложки голодного наёмника в пустом котелке. — Я слышал, что обо мне шепчут. Но я прошёл испытание. Сам знаешь.
Хауст сбился с «вы», да и сеньоркнуть забыл. Не уверен, что ненарочно. Мы ведь давно знакомы. К тому же нас теперь ещё кое-что сближает. Связывает. Был у нас с Хаустом на днях момент очень интимного общения — когда между нами был только Кинжал Истины. Один из тех редчайших артефактов, что мы нашли в Горящем Пике, в заброшенной сокровищнице рода Итвис. Простой на вид, с чёрной рукоятью из обсидиана и лезвием, которое не тускнеет. Когда его вонзают в плоть — вырывается правда.
Гвена оставила его на память в ноге Сперата. Сперат с тех пор носил его на поясе. Очень кстати.
Претендент от Великих Семей — чей-то многоуважаемый дядя — получив надрез на тыльной стороне ладони, глядя мне прямо в глаза, выложил, что будет делать только то, что полезно для его семьи. После чего через процедуру «кинжалографии» прошло ещё пара претендентов. Забавно, что даже люди, искренне считающие себя честными, говорят твёрдое «да» на вопрос: «Сокроешь ли ты вора, если я дам тебе за то тысячу дукатов?» И искренне изумлялись — с поднятием бровей и расширением зрачков.
Копаться в душах людей не сильно лучше, чем в их внутренностях, но очень скоро поток желающих стать «шерифом» иссяк. И тут появился Хауст. Учитывая, что сам по себе он небыл внесён в «Серебряную», а уж тем более в «Золотую книгу», его появление в ратуше вообще вызывает вопросы. Но я не смог отказать себе в удовольствии порезать этого гада.
Каюсь, я беседовал с ним куда дольше, чем с остальными. Я даже устал стоять в неудобной позе, пока держал кинжал в руках, кинжал торчал из Хауста, а я заглядывал ему в глаза. Вот интересно: я когда-нибудь узнаю, о чём говорила Гвена со Сператом в схожих обстоятельствах?
Но в тот день я узнал, что Хауст — вполне заслуживает эту должность.
Он родился в Железной Империи, среди руин, на границе голода и войны. Его первая работа — ловить дезертиров. Он знал, что такое месть. Знал, что такое справедливость. И, что хуже всего, научился отличать одно от другого.
В тот же день Хауст стал Смотрителем Комиссии Расследований. Ему выделили людей, стол в ратуше и даже тюрьму. Тюрьмой это место можно было назвать лишь с большой натяжкой. Небольшой подвал при восточной стене, превращённый в место временного заключения. Да и заключали тут редко. Караэн не любил держать людей за решёткой. Штрафы, порка, изгнание — куда привычнее.
Когда мы подошли к последней двери, Хауст на мгновение остановился. Взгляд его был напряжён, губы сжаты в тонкую линию.
— Он располагает к себе, — сказал он тихо. — Но я чувствую, как кожа свербит. Что-то не так.
— Ты уверен?
— Хочешь — пройду проверку снова, — огрызнулся он.
— Не надо. Веди.
Внутри камеры сидел человек средних лет, с приятным лицом и мягкой улыбкой. Он тут не страдал. Сидел, как гость в гостиной, руки сложены на коленях, взгляд — чистый, спокойный.