Не измени себе

Першин Алексей Николаевич

И с тем отбыл, оставив в полном недоумении «фрау», «мадам» и «миссис» Пухову. Что все это значит? Аресто­вана, а кормят далеко не как арестантку. Ее защи­щает Голубев. А кто он такой? Неужто он здесь все­силен?

Всем, кто бы ни приходил в ее камеру, Софья казалась спокойной и безмятежной, она всех встречала с улыбкой, лишь изредка допускала иронические замечания. Но когда наступала ночь и по ее просьбе караульный тушил свет (была для нее позволена и такая поблажка), страх и бес­покойство давили. Где Женя? Что происходит с Романом? Жива ли Глаша? Что стало

с Ниной? Если она уехала после происшествия в риге вместе с Кондратом, а потом он возвратился один, жива ли она вообще? Этот зверь на все способен. «Образцовый хозяин!»

«Бедный отец! — вдруг подумалось Софье.— Какой про­вал ждал тебя с твоей идеей! Пусть земля тебе будет пухом, отец! Ты был честным революционером. Не вина, а беда твоя, что ты ошибался».

Сейчас Софью пугала неизвестность. После того как она заявила категорический протест и потребовала оч­ной ставки с Голубевым, вот уже кончается вторая неделя, а о ней будто забыли. А может, и в самом деле забыли? Чепуха! Есть же закон. Она попросила, чтобы ее вызвал следователь; ей ответили, что новый следователь пока еще не назначен.

Почему новый? Софья когда-то слышала, что судье или следователю можно дать отвод, но она-то сама этого отвода не давала!

4

С первых же дней ареста Софья настойчиво просила узнать, что стало с ее детьми. Пусть хотя бы сообщат, жи­вы ли они.

К просьбе ее отнеслись с пониманием.

И вот она идет по знакомым уже, длиннющим коридорам, спускается на первый этаж и попадает в незнакомый ей кабинет. Молодой человек, сидевший за столом, небрежно бросил конвоиру:

— Можете быть свободны,— и Софье:— Садитесь, гражданка Пухова. Прошу вас, не нужно держать руки за спиной. Вы читали сегодняшние газеты?

— Нет, еще не приносили. К одиннадцати бывают.

— Вот, пожалуйста. «Правда», «Известия», «Труд». Прошу.

Раздался звонок. Молодой человек в полувоенной форме направился к обитой кожей двери, на ходу бро­сил:

— Я отлучусь, а вы пока что читайте.

Она принялась за газеты. Минут через пятнадцать вер­нулся секретарь или адъютант, бог его знает, как он тут значился. Под мышкой он нес толстую папку.

— Ну?.. Не скучаете? — молодой человек улыбнулся Софье.

Она

улыбнулась ему в ответ и, не считая нужным скрывать удивления, произнесла:

— Вы обращаетесь со мной, как с хорошей вашей знакомой.

— Правильно,— будто обрадовался собеседник.— Давным-давно вами занимаемся и потому хорошо познакомились. Извините,— он опять скрылся в кабинете и тотчас вышел оттуда, но дверь за собою не закрыл.— Входите, прошу вас.

Высокий худощавый

человек в пенсне, одетый в строгий темно-коричневый костюм гражданского покроя, тотчас поднялся, как только Софья появилась на пороге.

— Проходите, гражданка Пухова. И садитесь поближе. Разговор у нас с вами долгий и очень серьезный.

Этот человек, казалось, сто лет не улыбался, а тут явно старался быть любезным.

Сел он только после того, как села Софья.

— Прежде всего… познакомимся. Я начальник одного из отделов ОГПУ. Зовут меня Николай Петрович Сазонов. Дело ваше очень сложное, запутанное, потребовалось немало времени, чтобы разобраться в нем. В этом повинны, если откровенно говорить, и вы сами.

— Помилуйте, каким образом?

— Наш работник Голубев… Андрей Иванович Голубев сказал вам, чтобы вы сослались па него, если вам предъ­явят обвинения, как одному из участников подготовки ку­лацкого мятежа.

— Но я так и сделала.

— Да, но сделали это, когда кончалась третья неделя вашего пребывания в этом здании.

— Но я же доказывала, что обвинения против меня абсурдны.

— Слова надо подкреплять документами, неопровержи­мыми фактами или ссылаться на свидетелей.

— Я полный профан в юридической практике. Никогда не имела дела с судом, полицией, милицией и тем более с ОГПУ.

— Вот как?

Николай Петрович наклонил голову и поверх стекол пенсне пристально поглядел на нее, рывком придвинул к себе папку, перелистал ее, а когда нашел нужную страницу, тоном осуждения произнес:

— Позволю себе не согласиться с вами, гражданка Пухова. В девятьсот одиннадцатом году во время учебы па Бестужевских курсах жандармы обнаружили у вас не­легальную литературу. Вам грозили серьезные неприят­ности…

— Откуда вам все это известно? — изумилась Софья.

Сазонов опять внимательно взглянул па нее и, не от­вечая, строго сказал:

— Подобные факты выгодно характеризуют ваше про­шлое, говорят о ваших убеждениях, не имеющих ничего общего с кулацкой мелкобуржуазной философией. Зачем было все это скрывать?

— Скрывать? С какой стати, спрашивается, я стала бы выставлять себя революционеркой, заведомо зная, что ни­когда ею не была?

За стеклами пенсне засветились веселые огоньки. Сазо­нов откинулся на спинку стула и постучал по столу поду­шечками пальцев.

— Занятный вы человек… мм… гражданка Пухова. Если это не маневр опытного конспиратора, то уж наверня­ка проявление непосредственности.

— Я, гражданин Сазонов, затурканная жизнью и бытом русская баба. С той поры как вышла замуж, только и де­лала, что боролась за этого проклятого Пухова, который, в общем-то, никогда меня, наверное, и не любил. Ничего не видела… никогда не знала другого мужчины… А он ока­зался подлецом, хотел меня убить, да не дали… — Софья еле сдержала готовые брызнуть слезы.