Не считая собаки
Шрифт:
– Это морские коньки, или мне мерещится?
– Колесница Нептуна, – подтвердил я. – А вон там расступившееся перед Моисеем Красное море. Рядом с Ледой и лебедем.
Верити коснулась расправленного лебединого крыла.
– Да, он действительно несокрушим, ты был прав.
Я кивнул, глядя на чугунный монолит. Даже рухнувшая кровля не оставила бы на нем и царапины.
– И потом, уродство всегда уцелевает, – продолжила она. – Закон природы. Недаром вокзал Сент-Панкрас выстоял во время блица. И памятник Альберту. А пенек просто кошмарен.
Я
– Ах! – раздался за спиной восторженный возглас Тосси. – В жизни не видела ничего прелестнее!
Она подлетела к нам, таща за собой Теренса, и застыла перед пеньком, восхищенно сжимая руки в лавандовых перчатках.
– Ах, Теренс, ну разве не чудесная вещица?
– Э-э… – с сомнением протянул Теренс.
– Только посмотрите на этих купидончиков! А жертвоприношение Исаака! Ах-ах-ах!
Рабочий, молотивший по доске, недовольно обернулся на восторженные возгласы, но, увидев Тосси, выплюнул гвозди и подтолкнул локтем своего напарника. Тот оторвался от распила заготовок, расплылся в широченной беззубой улыбке и приподнял над головой матерчатую кепку.
– Понял-понял, – одними губами шепнул я Верити. – Узнать фамилии.
Поскольку рабочие решили, будто я собираюсь донести на них священнику за попытку поглазеть на посетителей, дело шло туговато, но когда я вернулся, Тосси по-прежнему восхищалась пеньком.
– Ах! – взвизгнула она. – Это Саломея!
– Уидж и Багетт, – шепнул я Верити. – А фамилию священника они не знают, зовут его между собой Лупоглазый.
– Как изящно, – не унималась Тосси. – Смотрите, блюдо, а на нем голова Иоанна Крестителя!
Замечательно, однако на судьбоносный момент это совсем не тянуло. Тосси точно так же ахала и охала над фарфоровым голландским башмаком у барахольного прилавка. И над вышитыми крестиком игольницами мисс Стиггинс. И даже если это и впрямь Откровение (вот, кстати, и оно, прямо над колесницей Нептуна на том боку, что ближе к колонне), то где же мистер К?
– Ох, нам бы такую домой! – всплеснула руками Тосси. – В наш милый дом, Теренс, после свадьбы. Вот точно такую же!
– А не великовато ли? – усомнился Теренс.
Южная дверь распахнулась со стуком, и вошел Бейн, напоминающий жертву крушения шхуны «Геспер». В руках у него был какой-то завернутый в клеенку сверток.
– Бейн! – позвала его Тосси, и он прошлепал к нам, хлюпая на каждом шагу.
– Я принес вашу шаль, мисс.
Отогнув брезент на углу скамьи, дворецкий принялся разворачивать сверток.
– Бейн, что вы об этом думаете? – Тосси показала на епископский пенек. – Ну не прелесть ли? Бесподобный шедевр!
Бейн выпрямился и посмотрел на шедевр, смаргивая воду и выжимая рукав.
– Нет, – наконец сказал он.
– Нет? – задохнулась Тосси.
– Нет. – Бейн склонился над скамьей и развернул клеенку, являя на свет две аккуратно сложенные и совершенно сухие шали. Пошарив за лацканом плаща, он вытянул сырой платок,
– Не сейчас. Что значит «нет»?
– Эта скульптура – безобразный ужас, воплощение безвкусицы, к тому же топорно исполненное, – бережно складывая шаль и заново укутывая в клеенку, разъяснил Бейн.
– Да как вы смеете?! – вспыхнула Тосси.
Бейн выпрямился.
– Виноват, мисс. Мне показалось, вы спрашивали мое мнение.
– Да, но я полагала, вы восхититесь!
Бейн склонил голову в полупоклоне.
– Как вам будет угодно, мисс. – Он бесстрастно посмотрел на литое чудовище. – Весьма восхитительно.
– Так мне совсем не угодно! – топнула ножкой Тосси. – Как она может вам не нравиться? Вы только взгляните на этих милых крошек, заблудившихся в лесу! А этот прелестный воробьишка с земляничным листком в клювике?
– Как вам будет угодно, мисс.
– Опять вы за свое! – Оборочки гневно затрепетали. – Почему вы называете ее безвкусицей?
– Потому что это беспорядочное нагромождение, – его взгляд уперся в заблудившихся «крошек», – слащаво-сентиментальных сюжетов на потребу эстетически неразвитому мещанству.
Тосси повернулась к Теренсу.
– И вы спустите ему эту дерзость?
– Нагромождение действительно имеет место, – признал Теренс. – А это кто? – Он ткнул пальцем в Минотавра. – Лошадь или бегемот?
– Лев! – пришла в ярость Тосси. – Вот же Атрокл, вытаскивающий шип из его лапы.
Я оглянулся на Верити. Она прикусила губу.
– И никакой слащавой сентиментальности тут нет! – наседала Тосси на Бейна.
– Как вам будет угодно, мисс.
Дворецкого спасло появление священника и миссис Меринг, вышедших из-за строительной перегородки.
– А вот и римская конница, – пробормотала Верити.
– Точнехонько под Вакхом с виноградной гроздью, – показал я взглядом на чугунную мешанину.
– Непременно, непременно устройте на ярмарке барахолку, – советовала миссис Меринг, увлекая священника к нам. – Сколько сокровищ без дела пылится на чердаках, а на ярмарке их мигом разбирают.
Она остановилась перед епископским пеньком.
– Вот что-то вроде этого. И стойки для зонтов. И вазы – весьма ходовой товар. Нашу фарфоровую с нарисованным водопадом купили за…
Тираду прервала Тосси.
– Вы ведь находите эту вещь красивой? – спросила она у священника.
– Поистине. Я считаю ее воплощением самого лучшего в современном искусстве. Назидательный и нравственный уровень выше всяких похвал – взять хотя бы изображение семи казней египетских. Нам этот шедевр передали несколько лет назад родные покойной Эмили Джейн Трабшо, которая приобрела его на Всемирной выставке и считала величайшим своим сокровищем. Викарий пытался отговорить родных Трабшо от такой жертвы, уверяя, что столь ценная вещь должна остаться в семье, но они не принимали никаких возражений.