Не жалею, не зову, не плачу...
Шрифт:
в трудный момент почему-то появлялась женщина, моя защитница, девушка, девочка. В
первом классе я разбил окно, и за меня отчаянно вступалась Катя Романова. Как только
попаду в беду, так появляется женщина.
Когда мы вернулись в судебное, к двум милиционерам прибавился русый солдат с
зелеными погонами, мой персональный баклан, из пограничников. Звали его Гришей,
он оказался моим ровесником, 6 лет уже тянет лямку и всё в охране, то туда пошлют,
сюда, а когда домой? Тех, у кого десятилетка, давно отпустили, они уже институты
позаканчивали, а он деревенский, в 13 лет сел на трактор, в 17 забрали в армию, и он до
сих пор пашет. Я бы с ним не поменялся местами. Даже сейчас. Впрочем, он бы со
мной – тоже.
Через Гришу я установил связь со студентами.
32
Зачем мне нужны студенты, чем они мне помогут? Я был виноват перед нашей
армией, перед страной вообще, но это отвлеченные понятия, а студенты, с кем я жил
бок о бок четыре года – Максум Мусин, Коля Рубцов, Равиль, Валентин Жарков, Ольга
Криворучко, Люба, Надя, – они живые люди, друзья мои, однокашники. Мой позор,
прежде всего перед ними. Ясно, деканат провел с ними работу. «Среди вас долго
скрывался матёрый военный преступник, дезертир и предатель. Он тихой сапой пролез
в старосты факультета, чтобы умышленно нанести вред нашему образованию и
здравоохранению». Был уже не 37-й год, но и не 56-й, а всего лишь 50-й. Они могли не
прийти ко мне, зная, что я их пойму и не обижусь. Мог и охранник меня надуть, мол,
просьбу твою выполнил, а дальше не мое дело. Я всё понимал, всех простил заранее,
но все-таки ждал, и они пришли. Часов в пять пополудни медсестра принесла мне
передачу в белой наволочке – сушки, булку хлеба, колбасу, сахар в мешочке и в
эмалированной кастрюле варево с мясом. «Целая толпа, человек двадцать, – сказала
медсестра, – надели свои халаты и стали доказывать главному врачу, что они имеют
право на свидание, они медики. Но в судебное отделение не положено. Всё равно,
говорят, мы Женьку вытащим, мы его пять лет знаем, всем факультетом за него
ручаемся». У меня пропал аппетит. На кастрюлю с мясом я созвал всех больных,
способных понять если не слова, то хотя бы жесты. Я был рад, возбужден,
взбудоражен. Друзья, спасибо, только бы вы не подумали, что я не выдержал тюрьму,
слетел с колес.
Вечером, уже в сумерках, я бродил по дворику, из конца в конец от стены до стены
и услышал со стороны улицы приглушенный голос: «Женька!..» Мне подумалось –
галлюцинация, в этом доме докатишься. Одна стена выходила на улицу, я подошел и
опять слышу:
громко, бодро отозвался я. И сразу за стеной несколько голосов: «Здорово, Женька!..
Здравствуй, Женя!.. Привет!..» Гриша стоял рядом со мной и просил: «Потише…
Потише…» Высокая и толстая каменная стена разделяла нас, слова взлетали и
опускались через нее, как волны. «Ребята, главное не подумайте, что я псих, слабак, у
меня в сорок пятом…» Они меня перебили, загомонили. Опять не суждено мне было
рассказать о своей беде. Все они меня щадили, начиная еще с Вовка Тюка. «Мы были у
следователя, Женя, всё знаем, – сказал Макс Мусин, профорг факультета, фронтовик,
хороший парень, с характером. «Все мы за тебя, Женя, помни!» – это Ольга, умница,
отличница, преданный друг, всегда с ней сдавали досрочно сессию. Громче всех
нетерпеливый Равиль: «Принесли тебе «Эпидемиологию», лови! –Учебник перелетел
через забор. – Позубришь тут, потом сдашь. С профессором Каракуловым
договорились». – «Спасибо, ребята, но сдавать мне придётся не скоро». – Бодрился,
крепился, но голос дрогнул. Не от тюрьмы и не от психбольницы, а от того, что они
пришли. Они загалдели: «Женька, мы тебя вытащим!» – «Женя, шмотки твои целы, мы
при обыске сказали, это наши вещи». Макс Мусин поставил точку: «Запомни, Женя,
бывает хуже! Держись, где наша не пропадала».
Гора с плеч. Любой срок перенесу, любую тюрьму вытерплю.
33
Пригласил меня к себе главный врач, полный, краснолицый, заговорил
сочувственно: «Не понимаю, зачем они вас направили, да ещё в стационар? Припадков
можно ожидать годами». Расспросил о деле, отечески пожурил, пожалел: «Если вы
хотите, я могу вас выписать хоть сегодня». Хоть сегодня – хорошо, но куда выписать? В
тюрьму я особенно не спешу. Психбольница пока предпочтительнее. «Тогда полежите
у нас с месяц, свяжитесь с друзьями, посоветуйтесь, может быть, они помогут». –
«Натворил, а теперь в кусты. Вряд ли мне кто поможет». Он повел бровями, сказал
неопределённо: «Чувство самосохранения естественно для всякого живого организма».
Вот именно. Так можно оправдать мое преступление. А также стремление избежать
наказания.
Он достал из стола уголовный кодекс, полистал и прочел мне статью 53-ю: «Если
суд признает, что степень опасности осужденного не требует обязательной его
изоляции или обязательного исполнения им исправительно-трудовых работ, он вправе