Ненужная мама. Сердце на двоих
Шрифт:
– Пивет! – тоненько вскрикивает и… бросается ей в ноги.
Неожиданно… Даже меня дочкина реакция шокирует, что говорить о Вике…
Она растерянно застывает на месте, плетьми уронив руки вдоль тела. Медленно, заторможено опускает взгляд. Не моргая, смотрит на чересчур коммуникабельную малышку. На красивом, побледневшем лице мелькает тень узнавания, а с черных, длинных ресниц срывается прозрачная слезинка, оставляя мокрую змейку на щеке.
– Алиска? – сипло выдыхает Вика, и ее ладонь взметается в воздух, бережно накрывает Алискину макушку.
–
Присев, обнимает ее, как родную дочь. Плачет, расцеловывает румяное детское личико. Лисуня смущается и звонко хихикает, а у меня внутри все взрывается. Натянутые, как канаты, нервы – рвутся по одному.
Хочется подойти к девочкам, но я запрещаю себе нарушать хрупкую идиллию. Привык, что всегда только все порчу. Наблюдаю за ними на расстоянии, убрав руки в карманы и сжав их в кулаки. Дышу через раз, чтобы не мешать им.
Остановить бы момент и поставить его на бесконечный повтор. Но Вика вдруг вскидывает заплаканный взгляд и фокусируется на мне. Мгновенно мрачнеет. Хмурится. С неподдельным волнением осматривает Алиску.
– Что беспокоит? – уточняет у меня строго. – Заболела? Карту взял? – чеканит отрывисто.
Бережно обхватив довольную дочку за ладошку, ведет ее в сторону кушетки. Я же отсчитываю секунды до своей смертной казни. Откашлявшись, выдаю честно:
– Нет, все в порядке. Мы пришли, чтобы повидаться с тобой, - пожимаю плечами.
Одним лишь вспыхнувшим взглядом Вика будто дает мне пощечину, после чего добивает словами.
– Гордей!.. Витальевич, - повышает голос, не сдерживая гнева. Опирается ладонью о стол, врезаясь пальцами в его край. Костяшки белеют, на тонком запястье выступают венки. – По вашему мнению, здоровье ребенка – это шутки? – отчитывает, как сопливого пацана. – Или способ манипуляции?
– Мавика! – дергает ее за халат Алиска, забирая все внимание.
Мама Вика все-таки… Признала…
Я рад, что не «бяка», как меня собственные дети нарекли. Вика этого не заслуживает.
– Кто? – переспрашивает она, не расшифровав детскую фразу. – Хочешь чего-нибудь, солнышко? – лепечет ласково, любовно.
– Пить?
– Неть, - активно машет растрепанными косичками. Топает к дивану, где я забыл куклу, несет ее Вике в качестве взятки. И повторяет по слогам: - Ма Ви-ка… ну-ну-ну, - грозит ей пальчиком, просит не кричать на меня. А пока Вика забывает, как дышать, невозмутимо сообщает: - Па хо-ло-сый.
Широкая, наивная детская улыбка становится разрывным выстрелом в голову даже для меня. Страшно представить, что чувствует «ма Вика».
Глава 26
Виктория
«Ма Вика», - пульсирует в ушах, уколом адреналина отзываясь в истерзанном сердце и растекаясь целительным эликсиром по венам. До боли в суставах сжимаю старую, мягкую куклу, которую отдала мне Алиса. Подарила, чтобы я не ругалась.
– Па хо-ло-сый, - выговаривает по слогам, вцепившись пальчиками в край моего халата.
Согласна,
Отогнав навязчивое жужжание ревности я через силу растягиваю губы в улыбке. Стараюсь не смотреть на Гордея, который по-прежнему нависает над нами и давит гнетущей энергетикой. Подхватываю Алиску на руки, и, пока несу ее к дивану, она неловко обнимает меня крохотными ручками за шею. От ее нежного «ма» за ребрами не стихает пожар, как бы я ни старалась найти этому обращению разумную причину. Видит бог, я бы попыталась заменить ей маму – моей любви хватило бы на троих. Но…
– Как ты, Алисонька?
– ласково спрашиваю. – Все нормально? Ничего не болит? – на всякий случай уточняю, при этом простреливая быстрым, вопросительным взглядом Гордея. Знаю, что ребенок не сможет ответить осознанно, поэтому деток и лечить сложнее, чем взрослых.
– На-ма-на, - забавно коверкает слово крошка, а ее отец подтверждает это кратким кивком.
Усадив девочку спиной ко мне, перебираю пальцами кончики косичек. Не замечаю, как погружаюсь в свои чувства и мысли, как в мутный омут. Машинально снимаю с маленькой головки разноцветные резинки, бережно распускаю волосы. Наклонившись, касаюсь губами ее затылка, вбирая носом запахи ванильного молока, конфет и… парфюма Гордея. Наверняка он так же целовал дочку и не мог надышаться.
– Ты знал, что Алисе я отказать не смогу, - как можно ровнее произношу, в то время как в груди клокочет обида.
– Знал, - невозмутимо отзывается Одинцов, возвышаясь бесчувственным истуканом.
Не приближается, следит за нами со стороны, словно врос корнями глубоко в пол.
Мрачный, смурый, серый, как надломленный кусок гранита. Он будто постарел за два с лишним года, осунулся, похудел еще сильнее.
Мне искренне жаль его… Так тяжело переживает смерть жены? До сих пор не забыл, не отпустил
Понимаю… И время не лечит, если любишь.
Я на себе это испытала.
– Ты привел ее специально, чтобы сделать мне больно, - говорю утвердительно, боковым зрением улавливая, как он обреченно качает головой. – В отместку за то, что я скрыла двойняшек.
Поникнув, Гордей напряженно растирает лоб ладонью, сжимает переносицу двумя пальцами. Делает небольшой шаг к нам – и снова покрывается льдом.
– Мы просто соскучились, - неожиданно заявляет, заставив мое сердце на мгновение замереть, чтобы забиться с новой силой.
– А ты?
Молчу. Ласково массирую Алиске макушку, а она едва не мурлычет от удовольствия. Расчесываю пушистые, взъерошенные локоны пальцами, трепетно подцепляю три пряди, чтобы начать плести колосок. Стараюсь не дергать волосы, которые то и дело выбиваются из прически. Непослушные, как и их маленькая хозяйка, что ерзает нетерпеливо и крутится.
– Касиво? – с предвкушением спрашивает, потянувшись за куклой. Усаживает ее к себе на колени и распутывает темные, длинные нити на игрушечной голове, повторяя за мной.