Ненужная мама. Сердце на двоих

Лесневская Вероника

Делаю полшага к ней, а она чуть ли не впечатывается спиной в дальний угол.

Неужели я монстр какой-то? Почему все так?

Разозлившись, прежде всего, на себя, со всей силы ударяю по кнопке «Стоп». Кабина дергается и зависает между этажами.

– Гордей? – слышится ошеломленный вздох.

– Тише, Вика, я просто хочу поговорить.

Она не отвечает. Молчит, поджав губы и затаив дыхание, смотрит на меня широко распахнутыми глазами. Не моргает, словно окаменела. В этот момент сильно напоминает Алиску, когда та обижена и собирается расплакаться.

Викины

слезы – это последнее, что мне нужно в данный момент. И так на душе хреново.

Напряжение между нами достигает пика, кислород мгновенно сгорает в замкнутой кабине, и создается ощущение вакуума. Рубашка прилипает к телу то ли от жары, то ли от нервов. Вика тоже сама не своя. Поправляет ворот белоснежный блузки, дергает за пуговку, смахивает испарину с тонкой шеи, а к ложбинке груди ползет капелька влаги.

– Понимаю, но… не сейчас, - после мучительной паузы сипло произносит она, тянется к панели с кнопками, и я перехватываю ее руку. Не позволяю запустить лифт.
– Я спешу, меня дети ждут! – повышает голос, но он предательски срывается.

– Они с ним? – крепче сжимаю прохладные, подрагивающие пальцы.

– Да, конечно, двойняшки с Германом, - бросает с нотками агрессии и вызова.

– У вас все серьезно? – выпаливаю порывисто, потеряв над собой контроль.

Вика задумчиво хмурится, словно анализируя мои слова и пытаясь вникнуть в их суть. Я же, в свою очередь, не понимаю, почему задаю именно этот вопрос. Однако предчувствую, что ответ меня добьет.

– Гордей Витальевич, моя личная жизнь никак вас не касается, - с трудом высвободив ладонь из моей хватки, она отходит вглубь лифта. Обнимает живот руками, опускает ресницы и прячет покрасневшие глаза.
– С каких пор вы вообще мной интересуетесь? Столько лет прошло…

Всегда интересовался, черт возьми! Каждый божий день вспоминал ее. Однако был недостаточно внимателен, если пропустил рождение своих детей.

– Я переживал за тебя… - с болью выталкиваю из пересохшего горла, - все это время.

– Напрасно. Как видите, у меня все хорошо, - говорит бодро и даже рисует на своем вспыхнувшем лице некое подобие улыбки, но уже через секунду отворачивается. Вика так и не научилась лгать мне в глаза.
– Назар должен был вам передать, чтобы вы не беспокоились…

Каждый раз, когда она мне выкает, то будто режет по живому, вскрывая брюхо и выворачивая внутренности наружу. Подчеркивает, что я посторонний человек, ограждается от меня плотным бронированным стеклом. Не пробиться.

– Да-да-да, - повторяю, сокрушенно усмехаясь. Накрываю ладонью взмокший лоб, массирую стреляющие острой болью виски.
– Назар… Агата… Люди, которым я доверял, обвели меня вокруг пальца.

– Не стоит винить их, они делали это ради меня и… - добавляет почти шепотом, - защищали детей.

– От меня? – выгибаю бровь, не веря своим ушам. Буря негодования поднимается в душе, но я подавляю ее усилием мысли. Продолжаю как можно ровнее и тише: - Два с половиной года со дня нашей последней встречи… Ты могла бы сказать мне. Просто сообщить. В конце концов, через Назара, если сама не хотела

видеть меня и слышать.

С каждой фразой я делаю по одному шагу к ней, пока не приближаюсь вплотную. Могу дотронуться, обнять, но не позволяю себе ничего лишнего.

– Зачем? – вздергивает подбородок, устремив на меня препарирующий взгляд.
– Что бы это изменило? Я решила, так тебе будет спокойнее, - наконец-то переходит на «ты», но словами бьет еще больнее.

– Ты ошиблась, - шумно выдыхаю ей в лицо. – Жить с мыслью, что убил своих детей, - сомнительное спокойствие.

– Ты выписал мне направление на аборт, Гордей, а я сделала вид, что выполнила твою рекомендацию. Таким образом я хотела освободить тебя от ненужной ответственности, - едва уловимо всхлипывает, и у меня внутри что-то щелкает.

– Вика, - тихо зову.

Бережно беру ее за плечи, поглаживаю, пока она продолжает откровенничать.

– Да и мне было не до тебя. Сначала я пыталась выжить, а потом сходила с ума с двумя постоянно болеющими малышами, которые еще и кричали в унисон днем и ночью, - казалось бы, Вика жалуется, но при этом мягко, тепло улыбается. На мгновение уносится мыслями домой, к детям, и заканчивает с материнской нежностью: - Знаешь, у них обоих ужасные характеры. Они упрямые и вредные.

Невольно поддаюсь ее настроению, и у самого уголки губ ползут вверх.

– В родителей, - аккуратно иронизирую, не сводя с Вики глаз.

– Возможно… Как Алиска? – уточняет по-доброму.

За ребрами разливается целительная патока. Мы общаемся, как раньше: легко, безмятежно, по-настоящему близко. Так, будто я не уничтожил ее, а она не солгала мне. Разрушительный эпизод нашей жизни на какое-то время нивелируется, и мы словно возвращаемся на несколько лет назад.

– Прекрасно, - улыбаюсь шире. – Растет, болтает… Вспоминает тебя.

Вика меняется, как по щелчку пальцев, и вновь скрывается в свой кокон. Иллюзия перемирия испаряется, а нас догоняет суровая, перевернутая и искореженная реальность. Обухом бьет по голове. Сильно. До сотрясения мозга.

– Вряд ли она успела меня запомнить, - Вика опускает голову, разрывая наш хрупкий зрительный контакт.
– Что ж, теперь ты в курсе. Я не сделала аборт, а у тебя, кроме Алиски, есть еще двое детей. Что дальше, Гордей? Будешь добиваться встреч с ними? Восстанавливать отцовство?

Вереница справедливых и уместных вопросов застает меня врасплох.

– Я… не думал об этом, - растерянно отстраняюсь, убирая руки в карманы брюк, а она хмыкает так, будто ничего другого от меня не ожидала.
– Вика! Я только что узнал о них!

– У тебя есть время подумать. Только учти, что мы не навязываемся и ничего не просим, - чеканит внезапно охладевшим тоном и подается вперед, к панели, чтобы выбрать первый этаж.
– Мои дети – не игрушки, не искупление грехов, не гештальт, который ты хочешь закрыть, - перечисляет жестко и равнодушно, пока лифт с характерным скрежетом начинает опускаться.
– Это два живых человечка, со своими чувствами и привязанностями. Их очень легко травмировать и сломать.