Ненужная мама. Сердце на двоих
Шрифт:
Недоверчиво, жестко, хлестко. Как обвинение.
Стальной тон пробуждает неприятные ассоциации. В прищуренных серых глазах мелькает осуждение.
«Двойня? Плохо… Вика, от меня?.. Аборт!» - вихрем проносятся в мыслях его слова. Судорожно отгоняю душащую меня тревогу, но не получается.
– Если скажу, что нет, ты поверишь? – спрашиваю с вызовом. Горько усмехаюсь.
Пристально смотрю на Гордея, пытаясь заглянуть в его душу. Ничего не чувствую, кроме пронизывающего холода. Мой единственный мужчина так и остался отстраненным
– Викки, все в порядке? – аккуратно вклинивается в беседу Демин. – Что вообще происходит? Вы знакомы? – внимательно изучает Одинцова, анализируя уровень исходящей от него опасности. Делает шаг к нам, а мои котики семенят за ним, как хвостики.
– Я отец этих детей, - нагло, пренебрежительно выплевывает Гордей и выгибает бровь, обращаясь ко мне: - Скажешь, не так?
– Так… - тихо признаюсь, пожимая плечами. Сердце останавливается, как в день родов.
Гордей мгновенно меняется в лице. Сильнее врезается пальцами в мою руку, как будто я испарюсь, если он отпустит. Медленно опускает взгляд на двойняшек, смотрит на них иначе, пытается принять и обработать информацию, однако суровый врачебный мозг дает сбой.
– Хм, тогда я рекомендовал бы вам выбрать более тихое место для разговора, - спокойно уговаривает его Герман, чем вызывает убийственную волну агрессии.
– Херр Демин, а я бы вам рекомендовал засунуть свое мнение туда, откуда вы каждый день детей достаете, - негромко, но грубо шипит Одинцов, вгоняя меня в ступор своим хамством. Зато Демин не теряется.
– По крайней мере, я выполняю свою работу, а вы, я смотрю, там бываете развлечения ради, так что потом забываете, где наследили, - парирует со злобной насмешкой.
– Прекратите оба! – ошеломленно прошу их. Как с цепи сорвались! Обезумели!
– Свали, Демин, не доводи до греха, - предупреждающе рычит Гордей, беспардонно тыкая коллеге.
– Ты сейчас неадекватен, Одинцов, а я в ответе за Викки и детей...
– Они мои, - гаркает так, что я вздрагиваю, и взмахивает рукой в сторону двойняшек.
Рус и Виола подскакивают на месте. Зная своих малышей, я с ужасом представляю, какой скандал сейчас разразится. Суматошно вырываю локоть из капкана Гордея, приседаю к ним, протягиваю руки, но не успеваю и слова доброго сказать… По красным глазам, поджатым подбородками и скривившимся губам я понимаю, что истерики не избежать.
– Ма-а-а-а! – эхом разносится по всему холлу. Протяжно, жалобно, на разрыв. – А-а-а! – вдвоем заходятся в истошном крике, шарахаясь от кровного отца.
– Тише-тише, котики, - обнимаю их, поглаживаю по макушкам. – Дядя хороший, - машинально приговариваю, а Гордей дергается, как от удара током.
Дядя…
Виновато закусываю губу.
– Бя-ка-а-а, - в слезах вопит Рус, в то время как Виола прячется на моей груди.
Прижимаю к себе крошек,
– Напугал? – хрипло произносит он.
– Я не хотел.
Верю…
В глазах столько боли, что мне становится его жаль. Не могу видеть Гордея таким истерзанным. Пропускаю через себя его эмоции, и сердце кровью обливается.
– На них никто никогда не кричит, - стараюсь объяснить как можно тактичнее, с трудом пробиваясь сквозь нытье и всхлипы.
– Они очень домашние, словно комнатные цветочки, - целую их с улыбкой, вытираю мокрые красные щечки пальцами.
– Все нормально, Гордей, просто они боятся чужих людей. Будут скандалить, пока ты не уйдешь.
Поздно осознаю, что подобрала не те слова…
Чужой…
Очередная вспышка молнии на дне черных зрачков – и Одинцов отшатывается от нас, как громом пораженный.
– Вы едете наверх? – кто-то толкает его, пробираясь к лифту.
Ничего не ответив, Гордей отворачивается от нас, тяжело и нервно шагает в кабину. Небрежно бьет кулаком по кнопке, пятится вглубь, упираясь спиной в дальнюю стенку. На прощание обласкав детей тоскливым взглядом, задумчиво смотрит на меня.
Чужой родной отец.
– Прости, - лепечу одними губами, до последнего сохраняя с ним зрительную связь.
Створки задвигаются – и двойняшки, как по команде, прекращают плакать.
Глава 23
Гордей
Жалобный, истошный детский крик беспощадно лупит прямо в сердце, выламывая ребра. Самое страшное, что виноват в этом я. Есть лишь один способ прекратить мучения испуганных детей…
Самоустраниться… В идеале, навсегда.
Они меня не знают. Отторгают, как инородное тело. У них другой «папа».
Резанув взглядом по Демину, который помогает Вике успокаивать двойняшек, я фокусируюсь на их заплаканных лицах. Меня будто парализует. Я ведь знаю, как обращаться с малышами, Алиску сам вырастил. Но к ним даже подойти ближе не смею. Смахнуть слезы со щек, вытереть сопливые носы, поцеловать… Ни на что не имею права.
Чужой дядя… Донор… И несостоявшийся убийца…
Смогут ли они когда-нибудь простить меня?
Ловлю Викин блеклый взгляд, пытаюсь прочитать ответ в ее глазах.
Лифт закрывается – и мгновенно наступает тишина.
Это невыносимо… Настолько, что я сползаю по стенке вниз и сажусь на корточки, уронив голову на сцепленные в замок руки. Плевать, что обо мне подумают окружающие. Пусть сочтут пьяным или сумасшедшим. Я еще хуже…
Не вставая, откидываюсь назад, стукнувшись затылком по панели, тянусь в карман за телефоном. В два щелчка нахожу файл, который хранил все эти годы. В одной папке с фотографией жены. Там, где мое маленькое личное кладбище.