Ненужная мама. Сердце на двоих
Шрифт:
– Тише, Лисуня, плохое слово, - отчитываю ее, хотя надо бы себя.
Не отец – только название. Одного ребенка черт-те чему учу, не выползая из депрессии, а о существовании еще двух вообще не знал до недавнего времени.
– Вика строго запретила сообщать тебе, а мы с отцом не хотели ее волновать, - больно режет словами по незаживающей ране.
– Ты бы ее видел в период беременности. Львица, защищающая потомство. Любой ценой, - рассказывает с теплом, но я не могу разделить его эмоций. Тревога и страх за нее сильнее эфемерного умиления.
– Никто не в силах был достучаться до нее.
– Что? – хрипло выдавливаю из себя, на доли секунды ослабив хватку на руле и потеряв управление.
Меня будто переворачивает с ног на голову, подбрасывает, трясет и крутит, как в взбесившейся центрифуге. Чересчур жестко притормаживаю. Тонкий, испуганный вскрик Алиски помогает немного прийти в себя. Чтобы не влипнуть в аварию на забитой трассе, я съезжаю на обочину и включаю аварийку.
– Пиехали? – растерянно спрашивает малышка, шмыгнув носиком. – Де? – прижимая к себе куклу, оглядывается по сторонам. Ищет здание больницы, куда я обещал ее отвезти. Докторов Алиска не боится, наоборот, с радостью идет к ним на руки, потому что они «как па».
– Нет еще, просто остановка. Папе надо отдохнуть, - мягко объясняю.
«И попытаться не сдохнуть», - добавляю мысленно.
– Назар, что произошло в ту ночь? – настойчиво повторяю, когда он умолкает.
– Во время кесарева у Вики остановилось сердце, - совершает смертельный выстрел, разблокировав худшие воспоминания. За ребрами горит, дыхания не хватает, перед глазами плывет изображение. – Реанимационная бригада была готова к этому. Сестру откачали, там же экстренно провели операцию. Сейчас ее жизни ничего не угрожает.
– Вы должны были беречь ее! Переубедить, раз я не смог! – взрываюсь и через зеркало замечаю, как вздрагивает дочка. Протягиваю руку назад, поглаживаю ее по коленке, успокаиваю. Продолжаю тише, сдавленно, сквозь стиснутые до скрипа челюсти.
– Что вы за семья, черт возьми! Вам совсем плевать на нее? Вике нельзя было так рисковать! Даже ради…
– Тише, Гордей, я тебя прекрасно понимаю, но не вздумай ей это сказать, - строго осекает меня Богданов. Я бы точно его убил при личной встрече.
– Она умереть ради детей была согласна. Если не примешь их, то и рядом с ней тебе делать нечего. Не подпустит. Не простит.
– Знаю, - заторможено киваю сам себе.
– Впрочем, она и так не простит.
– Возможно, - не щадит меня Назар.
– Сейчас много от тебя зависит.
– Не только, - пространно произношу, а в сознании всплывает образ наглого немца, который теперь с Викой и двойняшками. Наверняка он был рядом, когда я торчал в России, думая, что у женщины, которую я спас большой ценой, все хорошо.
Отключаюсь, перевожу дыхание, вымученно улыбаюсь Алиске. Она бережно обнимает «куклу маму», как сама ее назвала, покачивает и мурлычет мотив одной из Викиных колыбельных, которые я выудил из записи звонков после того, как она оборвала связь, сохранил – и до сих пор включаю дочке. Это единственный голос, который ее успокаивает. Ни я, ни няньки, ни бабушка не могут заменить.
– Что ж, Лисуня, поехали к маме Вике, - машинально бросаю,
– Ма, - довольно повторяет, указывая на несчастную, истрепанную куклу.
Я хожу по краю. Но это мой единственный шанс наладить контакт с Викой. После сегодняшнего визита она или окончательно возненавидит меня, или…
Однако реальность превосходит любые мои ожидания.
Скрип двери, вкрадчивые шаги, хрупкий силуэт по ту сторону ширмы и нежное, тихое «Здравствуйте», что бьет прямо в солнечное сплетение и останавливает дыхание.
– Надеюсь, вы не утомились ждать, - ласковый голос обезоруживает.
Я уже и забыл, когда в последний раз слышал Вику такой. Со мной она держится строго, отстраненно, выпуская шипы, а во время нашего разговора в лифте в ее тоне постоянно сквозили нотки обиды и ненависти. Сейчас все иначе… как раньше.
– То там? – шепотом спрашивает Алиска, пока Богданова моет руки перед осмотром.
– Ви-ка, - так же тихо отвечаю, поглядывая на тень за белой перегородкой.
Дочка размышляет над услышанным, стиснув кулачок и ковыряя большим пальцем ямочку на щеке, глубже забирается на диван, подобрав к себе ножки. Опускает куклу мне на колени, видимо, чтобы я присмотрел за ее игрушечной «мамой Викой», а сама затихает. Несмотря на доносящиеся шаги, не спешит выходить из нашего импровизированного укрытия.
Усмехаюсь. Невольно прячусь и сам, чтобы чуть дольше насладиться доброй, милой Викой. Мне ее не хватало. Нам обоим.
– Надеюсь, вы не утомились ждать? – мягко пытается вывести нас на разговор, и меня будто парализует. Улыбка растекается по лицу, когда я поворачиваюсь к малышке, а она заговорщически прикладывает пальчик к губам.
– Ку-ку? Пятки? – уточняет, думая, что мы играем в прятки.
Отрицательно качаю головой. Хватит, набегались друг от друга.
– Где наша малышка? Тетю доктора не боишься?
Наша…
Уголки губ сильнее тянутся вверх.
Как было бы хорошо.
Наша. Наши.
Впервые представляю семью с ней. Большую, счастливую. Картинка настолько яркая и четкая, что на секунду кажется реальной.
Шаги становятся ближе и громче, выводя меня из бредового полузабытья.
Вика рядом. Споткнувшись о наше молчание, начинает нервничать и волноваться. Ее настроение передается и мне, подбрасывает дровишек в костер, ведь я и так сижу как на иголках.
– То? Я?
Алиска мгновенно разряжает атмосферу. Широко распахнув глаза, пальчиком указывает на себя и вопросительно сводит бровки домиком. Прислушивается, вытянув шею. Удивляется, что ее зовет незнакомая тетя. Впрочем, Вика не чужая, и крошка должна вспомнить ее хотя бы на уровне подсознания и чувств.
– Да, ты. Иди, - наклоняюсь к дочке и ободряюще шепчу на ухо: - Вика хорошая.
– Ма Ви-ка, - смотрит на куклу, кивает осознанно и, оставив игрушку мне, шустро соскакивает с дивана.
Неторопливо поднимаюсь следом. Не знаю, какие именно выводы сделала дочка, но в ее маленькой головушке только что произошел сложный мыслительный процесс. Главное, что в итоге она радостно несется навстречу Богдановой.