Необратимость
Шрифт:
Нет способа притупить реальность.
С каждым движением ноги цепь звенит по плитке, напоминая о том, что я буквально прикован к полу. Я бьюсь головой о стену. Мне не становится легче, поэтому я делаю это снова.
И снова.
Я в ловушке. Заключен в тюрьму с моими призраками. Моими демонами.
Самим собой.
– Я знаю, это звучит глупо, - говорит она с ноткой самоуничижительного веселья, - но этот маленький медиатор не раз служил мне якорем, когда я была уверена, что схожу с ума. Иногда я представляю, как из него льются целые концерты.
– Откуда ты знаешь, что они мертвы?
– Слова вырываются из моего горла, обжигая, как яд.
– Что?
– Откуда ты знаешь? Ты все еще жива. Та женщина напротив могла потерять сознание. Мы не слышали выстрелов. Может, они просто перевозят своих пленников в другое место. Может быть… - я обрываю себя, почувствовав отвращение к звукам исходящего от меня отчаяния. Это не я. Я прагматик. Реально смотрю на вещи. И все же… я просто хочу, чтобы она сказала мне, что может ошибаться. Что я могу ошибаться.
– Я не совсем понимаю, что ты хочешь от меня услышать.
– В ее голосе чувствуется хрупкость, как будто она снова боится меня расстроить.
– Я думала, ты хочешь честности.
– Хочу.
– Обычно.
– Ну… я долгое время не теряла надежды. Конечно, если я все еще жива, то могут быть и другие выжившие, верно? В этом есть смысл. Но потом мелочи стали складываться, и…
– И что?
Она молчит слишком долго.
– Наверное, я не могу быть уверена полностью.
Но звучит так, будто она уверена. И эта чертова сокровищница безделушек говорит сама за себя, не так ли? Как и то, что я чувствую нутром.
Она молчит долго время.
Я закрываю глаза.
В мертвом пространстве призрачный воздух просачивается в мои поры. Может быть, я действительно умер под тем мостом, пока Дольф и его головорезы пинали мое безвольное тело на грязной земле. Эта камера похожа на лимб. Чистилище. Комната ожидания дьявола.
Я не общаюсь с духами, но работа всей моей жизни была связана с умершими - я шел по их следам, изучал виктимологию, анализировал их последние мгновения. Просто я никогда раньше не был одним из них.
Такое ощущение, что я тону.
– Ник?
Звук моего имени - имени Ника - вытаскивает меня на поверхность.
– Ты любишь музыку?
– спрашивает она.
– Нет.
– Давай. Назови мне хоть одну песню, которая заставляет тебя чувствовать.
Я сглатываю. На вкус это как кислые воспоминания и мимолетное счастье. Как безнадежность и сожаление.
– Я же сказал тебе, - бормочу я.
– Нет такой.
Я ничего не чувствую уже очень, очень давно.
Там, где должно быть мое сердце, нет ничего, кроме глубокой черной дыры. Глухой рев в ушах. Меня это устраивает. Так началась моя жизнь, так она и закончится. Но совсем ненадолго появилась музыка …
Тогда я не испытывал к ней ненависти.
Мелодия звенит нота за нотой в далеком воспоминании, которое кажется сном. Перебор струн. Акустическая гитара, на которой играют умелые пальцы, терзая струны голубым медиатором.
Это просто неодушевленный предмет. Он мало чем отличается от других памятных вещей Эверли: бальзама для губ, резинки, ниток, заплетенных в браслет.
Но в этом предмете есть сила, способная потрясти меня до глубины души..
Эверли продолжает говорить, а я представляю, как к фантомным аккордам присоединяется женский голос, словно призрачный аккомпанемент.
– Иногда трудно понять, что делает песню особенной, - говорит она.
– Это может быть гармоничность, мелодия или текст, который проникает внутрь и обнажает то, что ты никогда не мог выразить словами. Но иногда композиция включает в себя все, проникает в твою душу и словно говорит - я тебя понимаю.
Мои легкие медленно сдуваются. То, как она говорит о музыке, очень похоже на Сару.
– Моя - «The Scientist», - добавляет она.
– Что?
– «The Scientist» группы Coldplay. Ты бы узнал ее, если бы услышал.
Я знаю.
– Это моя любимая песня со средней школы, - объясняет она.
– Это была любимая песня Энни.
– Энни?
– Мой голос ломается.
Кто такая Энни, черт возьми?
– Девушка, у которой был медиатор.
Это не ее имя.
Когда она продолжает, в ее словах появляется мечтательность, которой не место в этой дыре.
– Энни играла на гитаре. Музыка была ее страстью, ее языком любви.
Полагаю, ее сказки предпочтительнее нашей реальности. Я почти верю, что медиатор мог принадлежать девушке по имени Энни.
Вот только…
По мере того как она рассказывает, я представляю себе каштановые косички и хрустальные глаза, всегда искрящиеся жизнью, понимающие больше, чем соответствовало ее возрасту. Особенно когда дело касалось музыки.
– Я думаю, она сама писала свои песни. Она была талантливым автором текстов. Некоторые люди способны заставить вас ожить одними лишь словами, но ей этого было недостаточно. Ей нужны были мелодии и гармония. Энни пела симфонии для души. Все прекращали свои занятия в тот момент, когда ее любимый гитарный медиатор касался струн. Головы поворачивались, разговоры затихали. Она пела как ангел.
Так и было.
– Она всегда исполняла лучшие песни… те, от которых щемит в груди. Понимаешь, о чем я?
– Ее голос полон теплых, приятных воспоминаний и надежд на светлое будущее - будущее, которое некоторые девушки с ангельскими голосами и звездами в глазах никогда не увидят.
Потому что их уже нет.
– Да.
– Только сейчас я замечаю, что моя рука неосознанно прижата к сердцу, а пальцы вцепились в изодранную в клочья футболку.
– Я знаю, что ты имеешь в виду.
– Слова приходят откуда-то из темноты и пустоты.