Необратимость
Шрифт:
Все, чего он добился, - это побоев от Роджера и песочных часов на следующее утро.
Не знаю, может быть Ник умнее, или ему просто абсолютно безразлично что со мной делают. В любом случае, я рада, что он молчит.
Женщина с застывшим каменным лицом, отступает назад и закрывает иглу, не удостоив меня ни единым взглядом. Она разворачивается и вылетает из комнаты, махнув по замку ключ-картой, оставив меня с капелькой крови на животе и сорочкой, заправленной за край нижнего белья.
Я судорожно выдыхаю и поправляю одежду. Слезы наворачиваются на глаза от
Никто никогда не подтверждал этого. Хранитель времени говорит загадками, а Роджер практически немой. Но воспоминания о моих ногах, закрепленных в металлических фиксаторах, не выходят у меня из головы, а также о том похожем на грызуна докторе, который нависал надо мной, освещая мое дрожащее тело операционным светильником. Он раздвинул мои ноги. Снял с меня нижнее белье. Задрал рубашку до пояса, пока я не оказалась полностью обнаженной и униженной. Стальной поднос рядом со мной был завален предметами, похожими на орудия пыток: зеркалами, зондами, еще большим количеством игл.
А потом…
Ничего.
Я очнулась в своей камере, живот сводило судорогами, а внутренняя поверхность бедер была покрыта запекшейся кровью.
Потом в камере рядом со мной появилась детская медсестра Мэри. Я рассказала ей подробности моей процедуры.
Извлечение яйцеклетки.
В инъекциях были препараты, заставляющие расти и созревать многочисленные яйцеклетки, затем вводилась доза ХГЧ. После чего мои фолликулы извлекались из матки с помощью иглы и отсасывающего устройства.
Это ужасная, извращенная история.
И кто-то заплатил за это.
Я поворачиваюсь к стене, ожидая неизбежного потока вопросов от Ника.
Но он молчит.
Я делаю шаг вперед и прижимаю ладони к белой перегородке, упираясь кончиком носа в прохладную поверхность. Мои глаза закрываются.
– Ник?
Ничего.
Я сползаю по стене, пока колени не упираются в кровать, и прикусываю язык, чтобы сдержать крик в горле.
– Ник.
– Его имя звучит с треском и надрывом, и я ненавижу себя за проявление слабости. Мне нужно оставаться сильной. Быть храброй. Я должна быть бойцом.
– Скажи что-нибудь…
Секунды утекают, как песчинки в песочных часах.
Тридцать семь секунд.
– Кто это был?
Я моргаю, открывая веки, ресницы влажные. Он не похож на себя. Вопрос звучит натянуто, слишком мягко, как будто он с трудом держит себя в руках. Сочувствие пробивает брешь в моей боли.
– Ты в порядке?
– В порядке.
Это не так. Я не знаю почему, но могу предположить, что это как-то связано с нашим предыдущим разговором.
Гитарный медиатор. Музыка.
Энни.
Ник по кому-то скучает.
– Теперь твоя очередь рассказать мне историю, - бормочу я, касаясь губами стены.
Проходит время.
– Я - вынужденный слушатель, помнишь? А ты - рассказчик.
– Думаю, сейчас у меня все истории закончились.
– Исторические романы восьмидесятых?
Слабая улыбка касается моих губ.
– Да.
– Давным-давно… - В его тоне слышится знакомый сарказм, но слова быстро обрываются. Тихий гул заполняет пространство между нами.
– Итак, владелица этого медиатора… скажем так, она получила свой первый инструмент, когда была маленькой девочкой. Это была просто игрушка, которую невозможно было настроить. Она так гордилась тем, что может создавать свою собственную музыку. Она никогда не останавливалась… без устали мучила ею свою семью.
Я представляю себе Энни маленькой девочкой лет восьми-девяти. Каштановые косички и ореховые глаза. Я представляю ее с густой челкой, ямочками и очаровательной щелью между двумя верхними зубами, она обнимает игрушечную гитару, ремешок которой свисает с ее худощавого плеча. Моя улыбка просто сияет, когда я прислоняюсь к стене и провожу большим пальцем по гладкому медиатору.
– Доходило до того, что она садилась за обеденный стол и дополняла все фразы музыкальными интерлюдиями. Например, диссонирующим аккордом для создания напряженной атмосферы или минорным аккордом для грусти. И разными нотами для вопросительных и восклицательных знаков.
– Мне это нравится.
– Нет, это было совершенно отвратительно.
Его тон выдает его, и мои губы подергиваются от умиления.
– Вскоре она собрала другие инструменты. Некоторые из них она покупала в секонд-хендах, другие доставались ей от хороших соседей. У ее семьи было не так уж много денег, хватало только на то, чтобы свести концы с концами, так что они никогда не были первоклассными, но они были.
– Находчивая. Она мне нравится.
– В какой-то момент она купила дешевый синтезатор со всеми этими ужасными электронными эффектами, которые должны были звучать как оркестр или хор. Она включала его на максимальную громкость на заднем дворе, потому что в доме это было запрещено, и училась играть.
– У меня вырывается смешок, естественный и чистый.
– У соседских собак было свое мнение на этот счет. Она называла их своими бэк-вокалистками.
Я смеюсь. Звук на мгновение ошеломляет меня и в груди разливается тепло. Обхватив ладонью медиатор, я прикладываю кулак к сердцу и вжимаюсь в стену.
– Но ее мечтой было иметь что-то, на чем она могла бы создавать настоящую музыку, поэтому она откладывала каждую копейку, которую получала в виде пособия или по праздникам. Она отказывалась тратить даже цент на ерунду вроде конфет. Очень целеустремленная для ребенка, понимаешь?
– Впечатляет, - тихо говорю я, растворившись в рассказе, в его словах, во всем.
– В конце концов она скопила на хорошую гитару. Которую она смогла настроить в настоящем музыкальном магазине. Это была ее самая ценная вещь. Она играла каждую свободную минуту, пока не научилась исполнять все песни, которые ей нравились.