Неприкаянные
Шрифт:
— Значит, никогда он не преклонится перед вами? — с сожалением спросил Бегис.
— Он преклонится перед тобой, ангел мой. Ты ли не тень моя, не половина сердца моего?
— Смею ли верить в такое?
Все это слышал не раз молодой бий. Не раз призывал суфи стереть с лица земли город Айдоса. Не раз требовал смерти старшего бия, не раз именовал Бегиса тенью своей. И всегда слова казались новыми, и всегда заставляли Бегиса вздрагивать и плакать. И сейчас на глаза молодого бия набежали слезы.
— К чему призываете,
Суфи знал: слова молодого бия от сердца и каждое — клятва в верности. Он выслушал их со вниманием, хотя произносились они тоже не в первый раз, а, выслушав, поправил Бегиса:
— Куда ты поведешь…
Ослышался, что ли, молодой бий? Место свое суфи уступает ему — место хана. Колена Бегиса стали сгибаться, и он уже валился к ногам правителя, чтобы поцеловать полы его халата, но другие слова суфи остановили его:
— Этой ночью исчезну я, ангел мой. Но джигиты не должны знать, что правитель Кунграда покинул войско. Для них я тут, в этом шатре. Ясна ли тебе мысль моя, Бегис?
— Ясна, — не совсем уверенно отвечал Бегис.
Не понимал он: зачем покидает суфи войско и почему этой ночью? Щенком беспомощным и слепым почувствовал себя: куда идти, что делать? Оказывается, суфи был и головой его, и поводырем.
— Если ясна, — довольный тем, что запутал молодого бия, произнес суфи, — то готовь джигитов к последнему наступлению на Айдос-калу. Последнему, ангел мой, потому что за копытами ваших коней не останется и следа от проклятого богом селения.
— Как велите, хан мой! — упавшим голосом ответил Бегис.
— Не как велю я, а как велит бог, — поднял глаза к нему суфи. — Мы лишь рабы всевышнего.
— Как велит бог, — поправился Бегис.
«Он оставляет меня одного, — ужаснулся молодой бий. — Одного против Айдоса и хана хивинского».
В запасе у суфи всегда были утешительные слова, и он бросил их молодому бию, как милостыню:
— Айдос-кала падет тогда, когда падет Айдос. Запомни это, ангел мой. Еще раз вымани брата из города. И не промахнись!
«Но как? Как выманить еще раз Айдоса из города? — с немым вопросом уставился на суфи молодой бий. — Дважды в один и тот же капкан степной кот лапу не сует».
— Айдоса не выманить, он не поверит! — растерянно развел руками Бегис.
— Поверит. Он не так далеко смотрит, чтобы заметить руку, бросающую на него аркан.
— Аркан-то заметит?
— Аркан заметит, но он будет оплетен золотой нитью. А золото, ангел мой, кого не приманит?
Устал от загадок суфи Бегис и, чтобы избавиться от них поскорей, спросил:
— Чья это рука и кто оплетет аркан золотой нитью?
— Не ко мне, ангел мой, ты обратил свое любопытство. Спроси бога, он мудрее нас, рабов своих…
41
Пылает пожар
Пощадить бы аллаху землю, погасить бы страсти человеческие, но небо равнодушно смотрит, как горит огонь междоусобицы, как мучаются степняки, и лишь отсчитывает дни, нанизывая их на цепочку времени.
Жизнь человеческая — тоже цепочка, только малая. И на нее тоже нанизываются дни. Лишнего дня не набросит небо, как бы ни молили его, как бы ни задабривали дарами.
Не набросило лишнего дня небо и на цепочку жизни Есенгельды, тестя Мыржыка. А ведь просил он бога продлить его путь в этом мире. Но в назначенный час явился Азраил, ангел смерти, и взял душу бедного Есенгельды.
Смерть старейшины рода — вот что способно остановить войну. Исстари предки, державшие в руках меч или копье, складывали оружие и шли хоронить старейшину, забыв о междоусобицах. Несли его тело, касаясь локтями друг друга.
Могла бы помирить смерть Есенгельды врагов, да, видно, не в тот час он умер, не в то время отдал богу душу. Опустили бий мечи и копья, сложили только на мгновения какие-то, чтобы решить, кого отправить в аул Есенгельды на похороны старейшины. Сами ехать не хотели. Боялись оставить зимовку без присмотра: недруг-то рядом, ты из аула, а он в твой аул.
Айдос послал на похороны Есенгельды жену свою Айшу, Туремурат-суфи — Айтмурата Краснолицего, Маман — брата жены. Орынбай никого не послал и сам не поехал. Из биев поспешил в аул Есенгельды один Мыржык. Да и то не поспешил бы, не будь Есенгельды тестем ему.
Вот так попрали бий обычаи племени, забыв то, что завещано было предками. Время жестокое пришло, огонь сжег доброту в сердцах степняков и лишь зло оставил.
Когда несли тело Есенгельды к степному кургану, Орынбай налетел со своей сотней на аул Мыржыка. Угнать скот хотел и угнал бы, не встреть его аульчане копьями да мечами, не подними Кумар на защиту селения мужчин и женщин. Был повешен у ее юрты железный обод, по нему ударила камнем Кумар, едва вдали показались всадники.
Повернул Орынбай назад и, возвращаясь, ругал женщин: «Конец степи, воины и жегде нарядились, косы отпустили!»
Налетала сотня Орынбая на разные аулы, грабила всех, но чаще всего наведывалась в Айдос-калу. Раненый бык манит зверя. Запах крови разносится по степи: и сбегаются отовсюду шакалы на пиршество. Сами повалить быка они не могут, его валит волк, а вот урвать от добычи шакалы способны. Кружат, повизгивают, пощелкивают алчно зубами, ожидая, когда насытится серый и можно будет вцепиться в бычий хребет. Живого еще растаскивают по кускам.
Раненым быком считал Айдоса разбойный Орынбай. Кружил возле аула старшего бия, вглядывался, принюхивался, не пахнет ли кровью.