Невеста

Вечная Ольга

Вытираю детям рты салфетками

— Я не знал, что ты беременна, малышка. И не знал долгое время. Даже когда они уже родились.

Я так громко всхлипываю, что ненавижу себя за слабость.

— Да пошел ты! — отшатываюсь. — Что я должна была делать? Сторисы пилить, блог завести? Как бы я назвала его? Наш папа жил на дне океана? Разумеется, я все скрывала столько, сколько только было можно! Они бы все на меня накинулись снова, моя психика и без того была шаткой. Ты бросил меня одну.

— Мы расстались намного

раньше, потому что у нас ни черта не вышло. И я не понимаю, зачем ты себя обманываешь.

Мое бедное сердце.

— Расстаться — это другое. Это когда ты можешь увидеть человека, поговорить с ним. Сказать, что скучаешь!

— А ты скучала? — облокачивается на локоть.

Качаю головой.

— Тебе это польстит? Серьезно? Давид, ты нас всех размазал по стенке. Как тебе с этим спится? Нормально? Ты вообще испытываешь что-то? Хоть иногда?

Глава 18

— Если начинаю испытывать, то звоню своему психотерапевту, и он выписывает таблетки, — делится Давид.

Я замолкаю.

Впервые, наверное, с самого утра в глазах Северянина мелькает что-то, относящееся к моему Адаму. И делающее его человеком, несмотря на все зло, что ему причинили. И причинил он сам.

— Что, не вывозишь? — спрашиваю с усмешкой, но полушепотом.

— Ты забыла, как я сплю? — усмехается.

Я взволнованно прижимаю кулаки к груди. Опускаю глаза.

— Новая личность не решила проблемы со сном? Да ладно.

— Так помнишь или нет?

Сглатываю. Еще бы. Он нередко выматывал себя до состояния, когда глаза сами закрывались. Оставаться наедине со своими мыслями — в его жизни было самым сложным.

— Конечно, Давид. Я все помню.

— Ну и что тогда спрашиваешь?

— Значит, разрубил гордиев узел. Если хочешь знать, мы ужасно скучали по тебе прежнему.

— Тебе кажется.

— Есть такой вид насилия: убеждать людей, что их чувства ненастоящие. Ты им постоянно занимаешься. Еще с нашей первой встречи. Об этом твой психотерапевт ничего не сказал?

— Кругом насилие во всевозможных его проявлениях. — Он берет салфетку, тянется к Ярику, но на середине останавливается. — Давай лучше ты.

Не спорю и не учу его, как правильно. Не подбадриваю.

Сама помогаю детям, при этом постоянно кошусь на Давида. На то, как пристально он разглядывает мальчиков, словно они диковинные. Когда я воображала себе этот момент, он был куда романтичнее: воскресший Адам в моих фантазиях подбегал бы к сыновьям, подхватывал их на руки, прижимал к сердцу и начинал плакать как мальчишка. Я бы тогда чувствовала себя особенной. Наверное, я и правда его идеализировала. По крайней мере свое место в его жизни.

Он смотрит-смотрит-смотрит. Неотрывно, жадно, словно впитывает в себя их образы. Ему… интересно.

И это как будто

маленькая победа. Возможно, рычаг? Потому что как иначе с ним теперь разговаривать я не представляю.

Детишки балуются, гулят.

— Что теперь будет? — спрашиваю я спокойно.

— Нам не обязательно обсуждать это прямо сейчас. Ты измотана и напугана.

— Мой муж чуть не погиб, разумеется, я измотана! Сегодня страшный день. Во всех его проявлениях. И он только, блин, на середине.

— Рада, посмотри на меня.

Я качаю головой, но слушаюсь. Не сдерживаюсь, правда, и кривлюсь при виде карих глаз. Мне нравятся карие, такой цвет радужки у моих детей. Просто у Адам они лживые. Сплошная театральная постановка. Непрекращающийся сюр.

— Ты всегда была не по годам умненькой девочкой. Как ты думаешь, мне сейчас нужна смерть в отеле с расследованием и вытекающими?

— Вряд ли.

— Хорошо. Поэтому перестань трястись. Нам всем будет удобнее, чтобы твой муж пока оставался в здравии. Но лучше, чтобы подальше отсюда. Надю бы тоже хорошо отослать. Она беззлобная, но дуреха. Мало ли что выкинет. Как в прошлый раз, например.

— Можно, мы тоже уедем? Пожалуйста, — сжимаю ладони. — Я обещаю, что привезу детей позже, когда ты снова захочешь их увидеть. Но сейчас мне плохо. Дурно. Я не могу на тебя смотреть. Я чувствую, будто заблудилась в лесу, и ничего не понимаю. Как ты это провернул? Неужели не было другого выхода?

Мы слышим шум, и оба оборачиваемся: Надя открывает дверь, впуская в домик поток холодного воздуха.

— Бр-р! Ну и дубак! Что-то мне уже поднадоел север… ой, здравствуйте! У вас прекрасный отель! — быстро говорит она, заприметив Давида. — Один из самых красивых, что я видела!

— Спасибо, — произносит Давид.

— Ты рано, — упрекаю ее я.

— Там никого нет, мне одной скучно. О, вы уже полдничать сели! Не рано? Сейчас я приберу!

Надя уходит мыть руки и переодеваться. Давид же нехотя поднимается.

— Приходи вечером в ресторан, пообщаемся, — говорит он с нажимом, как будто я не могу отказаться.

Быстро киваю и поднимаюсь, чтобы убрать тарелки в мойку. Как прежде уже не будет, и мне нужно разобраться, как действовать дальше. Мне нужно понять своего нового оппонента.

***

После прихода Нади и выпиваю чашку ромашкового чая и вырубаюсь мертвым сном на три часа.

А проснувшись, свежим разумом прихожу к мысли, что смерть Ростика Давиду и правда может быть невыгодной. Но, тем не менее, этот человек привык действовать в экстренных ситуациях и быстро менять решения, поэтому открытая провокация — это не мой вариант.

Как бы там ни было, мне нужно собрать побольше информации. Поэтому я принимаю душ, укладываю волосы, выбираю платье по фигуре и, попрощавшись с Надей и мальчиками, отправляюсь в ресторан.