Невста „1-го Апрля“

Шантеплёр Гюи

Слдуетъ замтить къ тому же, что личности, исключительно одаренныя въ отношеніи ума, ищутъ часто интимности несложныхъ натуръ.

Можетъ быть именно необходимо изслдовать область мысли, прикоснуться или предугадать ея пределы, чтобы почувствовать вполн превосходство другой области, области чувства, которая безконечна; кром того, какъ выразился кто-то, „сердце стоитъ больше ума, такъ какъ умъ никогда не даетъ сердца, между тмъ какъ сердце часто иметъ умъ.“

Знать, что есть гд-то на свт сердце, на которое можно вполн разсчитывать, которое всегда найдешь готовымъ, это очень утшительно, и это невыразимо пріятно во вс часы жизни, и хорошіе и дурные. Что за бда,

если оболочка этого сердца, которому мы обязаны нашей радостью, недостаточно тонко отдлана.

По крайней мр такъ думалъ Мишель, и — странная вещь — лнивый ученикъ лицея, изобртатель эликсира Мюскогюльжъ, наивный туристъ Булакскаго музея былъ единственнымъ существомъ, которому онъ добровольно длалъ кое-какіе намеки о своей внутренней жизни, единственнымъ, которому изрдка позволялось читать въ его душ, замкнутой для всхъ.

IV.

Выйдя изъ ресторана, гд они позавтракали, молодые люди спустились по улиц Ройяль. Въ этотъ мартовскій день, хотя Мишель не пускался съ нимъ въ откровенности, Даранъ скоро понялъ, что его другь былъ озабоченъ; къ тому же, поговоривъ о пустякахъ, Мишель замолчалъ, покусывая слегка свою нижнюю губу, что всегда служило у него признакомъ дурного настроенія.

Былъ одинъ изъ тхъ чудныхъ парижскихъ дней, когда всюду встрчаешь таинственно переносящуюся по воздуху весну. Вотъ она въ вид хрупкой молодой двушки въ свтломъ плать, она же, невидимая, въ аромат левкоевъ, продаваемыхъ по краямъ тротуаровъ! Цвты, цвты, цвты! Они всюду, и въ рукахъ дтей и на корсажахъ дамъ, за ушами лошадей; забывая о важномъ содержимомъ своихъ портфелей, дловые люди несутъ цвты въ рукахъ, ими нагружены спины разсыльныхъ, кухарка хранитъ въ уголк своей корзины пучекъ свжихъ жонкилей и кудластый мальчишка держитъ въ зубахъ фіалку. Цвты, цвты; ихъ видишь, ихъ обоняешь, ихъ угадываешь среди разнообразія торжествующихъ на солнц колоритовъ города, они гармонируютъ съ улыбкой радости на интеллигентныхъ лицахъ прохожихъ.

Въ Елисейскихъ поляхъ, подъ деревьями, группы дтей бгаютъ посреди громадныхъ облаковъ золотистой пыли, а на скамьяхъ старые люди грются съ блаженнымъ видомъ; кажется, что подъ этимъ нжнымъ голубымъ небомъ вс печали забыты и для каждаго уготовано счастье.

— Уже 30 марта! Какъ проходитъ время! У насъ уже опять весна въ полномъ разгар.

Сдлавъ это оригинальное замчаніе, Даранъ взялъ вдругъ подъ руку Мишеля, не отвтившаго ему ничего.

— Я отдалъ бы вс мои коллекціи и даже тотъ необыкновенный потиръ, о которомъ я только что говорилъ, чтобы только видть тебя счастливымъ, мой старый Мишель, — сказалъ онъ.

Мишель вздрогнулъ.

— Счастливымъ! Но откуда ты взялъ, что я не счастливъ?

Они говорили другъ съ другомъ на ты по старой лицейской привычк.

Даранъ пожалъ плечами.

— Нтъ, ты не счастливъ! — продолжалъ онъ. — Ахъ! какъ досадно. Хоть бы какой нибудь добрый воръ оказалъ теб въ одинъ прекрасный день услугу, лишивъ тебя какихъ нибудь 50 тысячъ ливровъ дохода!

— Ты восхитителенъ! — воскликнулъ Треморъ съ веселой улыбкой. — Разв я длаю глупости со своими средствами?

— Совсмъ нтъ, но если бы ты быль бденъ, ты не ограничился бы этой отрицательной мудростью, ты сталь бы работать. Вотъ что!

— Разв я веду праздное существованіе?

— Нтъ, конечно, ты работаешь, ты работаешь… но когда у тебя есть время. Ты также путешествуешь… но ты нигд и ни въ чемъ не находишь себ удовольствія… Мн даже, пожалуй, было бы пріятне видть тебя пристроеннымъ на маленькую должность архиваріуса въ провинціальномъ

город.

Мишель засмялся.

— Но, послушай-ка, скажи мн, какое великое дло совершаешь ты?

— Я, признаюсь, лнтяй, но я, это совсмъ другое дло… Мой умъ не пускается при всякомъ случа въ страну невозможнаго. Я не изъ тхъ характеровъ, которыхъ любимйшее времяпрепровожденіе терзать себя же… Я, наконецъ, добрый малый, очень банальный, неспособный ни на что великое, ни на что полезное… Я изобртатель эликсира Мюскогюльжъ, я! Это равносильно тому, что я ничто… Ты же — величина, и если ты когда либо сдлаешь открытіе, ты сможешь подписаться подъ своимъ произведеніемъ… Если бы это даже была исторія этихъ… какъ называешь ты этотъ варварскій народъ?

— Хетты.

— Да, врно… Ну, работаешь ты надъ твоей исторіей, теперь, когда ты, для того чтобы собрать для нея матерьялы, совершилъ путешествіе въ Египетъ, Грецію и два раза въ Сирію?

— Но я имю серьезное намреніе работать надъ ней, мой дорогой Менторъ, и какъ только я вернусь изъ Норвегіи…

— Я этого ждалъ… Ты всегда откладываешь свою работу на то время, когда ты возвратишься изъ какого нибудь путешествія. Если бы у тебя не было денегъ, я теб говорю, ты бы работалъ!

— О! — воскликнулъ Мишель, во всякомъ случа, за мою исторію Хеттовъ меня не засыпали бы банковыми билетами!

— Можетъ быть, — возразилъ упрямо Даранъ, — во всякомъ случа, она покрыла бы славой бднаго архиваріуса!

— И то нтъ, — возразилъ молодой человкъ, — эти книги никто не читаетъ. А! ты хочешь меня разорить, Даранъ. Мой нотаріусъ только что помогъ мн заключить золотое дло… Я — владлецъ дома!

— Г. Алленжъ? Я его знаю. Очень честный человкъ, но такой же утопистъ, какъ и ты… Значить, теб было бы очень непріятно разориться?

— Очень! — подтвердилъ Треморъ, останавливаясь, чтобы зажечь свою потухшую папиросу о папиросу Дарана.

— Итакъ, перейдемъ ко второй части моей программы, — продолжалъ, не смущаясь, Даранъ. — Она боле легка для исполненія… Я хочу, чтобы ты женился. О! я не съ сегодняшняго дня думаю объ этомъ… Провались, эти холостяки, — эгоисты!

— Я теб отвчу такъ же, какъ только что: а ты?

— А я тоже повторю то, что уже сказалъ: я — это совсмъ другое! Какъ я родился коллекціонеромъ, такъ точно я родился — старымъ холостякомъ! У меня масса маленькихъ маній, за которыя я крпко держусь; я нагналъ бы скуку на мою жену, въ особенности же моя жена нагоняла бы на меня невыразимую скуку. Но ты… Ахъ! Ты! У тебя нтъ маній, но теб не хватаетъ практического смысла, ты паришь вчно въ небесахъ, рискуя сломать себ шею… Чего я теб желаю, это — маленькую, разсудительную головку, которая бы думала за тебя… и затмъ маленькую мягкую ручку, чтобы освжать твой лобъ, когда онъ будетъ пылать, какъ сегодня. О, мн не нужно до него дотрагиваться… Я теб говорю, моя жена мн бы надола, ты же выигралъ бы безконечно отъ того, что твоя бы тебя мучила… Это, наконецъ, стало бы тебя развлекать и помшало бы копаться надъ загадкой, которую ты никогда не ршишь… И ты бы боготворилъ своихъ дтей… Они изгнали бы вс твои мрачныя мысли — эти дерзкіе малыши, прыгая у тебя на колняхъ и визжа съ утра до вечера теб въ уши! Я уже вижу тебя заране, ты возьмешься за Монтэня, Фенелона, Руссо, ты прочтешь вс новйшія книги, трактующія о воспитаніи, а одинъ Богъ вдаетъ, сколько ихъ печатается! Это тебя занимало бы вначал, а затмъ ты воспиталъ бы своихъ дтей своимъ умомъ и своимъ отеческимъ сердцемъ и, не заботясь чрезмрно о педагогахъ, ты изъ нихъ сдлалъ бы настоящихъ людей. Это куда стоило бы исторіи Хеттовъ, увряю тебя.