Невста „1-го Апрля“

Шантеплёр Гюи

Онъ думалъ: „Я созданъ, чтобы страдать и причинять страданія. Лучше, чтобъ я жилъ одиноко.“

Раньше, чмъ удалиться въ флигель, въ которомъ она жила, Жакотта, жена садовника, исполнявшая въ башн должность кухарки, пришла предложить Мишелю чашку липоваго чаю. Она нашла его за столомъ блднымъ, а обдъ нетронутымъ. Сначала онъ отказался, затмъ согласился выпить душистый отваръ изъ цвтовъ, собранныхъ въ парк годъ тому назадъ, и мшая машинально маленькой серебряной ложкой, онъ задавалъ вопросы Жакотт, разспрашивалъ ее объ ея старой матери, содержательниц постоялаго двора въ Ривайер, о ея сын, ухавшемъ осенью съ началомъ учебнаго года.

Онъ испытывалъ потребность

говорить, слышать человческій голосъ, и многословная Жакотта не ограничивалась только отвтами, разсказывала безконечныя исторіи, въ которыхъ значительную роль играли кролики, куры, садъ и Тристанъ — лошадь Мишеля. Обо всемъ, одушевленномъ и неодушевленномъ, въ башн Сенъ-Сильвера она говорила почти съ тмъ же выраженіемъ нжности, какъ и слова: „мой сынъ“.

— Спокойной ночи и прекрасныхъ сновидній, сударь, — заключила она, удаляясь твердымъ, тяжелымъ шагомъ, заставлявшимъ дрожать на поднос чайникъ и фарфоровую чашку.

Молодой человкъ отправился спать въ свою старую большую кровать съ пологомъ. По сходству, забавлявшему его, добродушная болтовня доброй женщины напомнила ему внезапно обильныя рчи его друга Альберта.

Каждый годъ Даранъ нанималъ маленькій домикъ въ Ривайер. Мишель подумалъ, что славный малый вскор будетъ здсь, всегда такой добрый, такой врный, и онъ неожиданно почувствовалъ радостное спокойствіе.

Къ тому же, вопреки совершенно женской чувствительности и нервности, которыя поражали въ этомъ большомъ и сильномъ существ, Мишель не былъ лишенъ той нравственной энергіи, которая позволяетъ въ случа надобности преодолть себя и вырываться усиліемъ воли изъ безплоднаго и подавленнаго состоянія мыслей.

На слдующій день, разбуженный солнечнымъ лучемъ, пронизавшимъ оконныя стекла въ свинцовомъ переплет, онъ принялъ героическое ршеніе. Онъ открылъ настежь окна, далъ наполниться рабочему кабинету свтомъ, ароматами извн, затмъ, длая черновыя замтки или справляясь съ записками, перелистывая авторовъ и разбирая бумаги, онъ принялся за приведенiе въ порядокъ ужасающаго количества документовъ, собранныхъ имъ для его „Опыта исторіи хеттовъ“. Но къ вечеру его спокойное настроеніе было нарушено: ему принесли нсколько писемъ, среди которыхъ было одно, поразившее его сначала и затмъ вызвавшее очень сильное неудовольствіе.

Написанное незнакомой женской рукой, оно имло надпись: Прекруа, 2 апрля 189… и гласило слдующее:

„Милостивый Государь,

Ваше вчерашнее письмо меня очень удивило, мы такъ мало знаемъ другъ друга. Однако, врно намъ предопредлено не оставаться чуждыми другъ для друга, и принимая во вниманіе то, что я знаю о васъ, о вашемъ характер и мои наблюденія надъ обществомъ вашей страны, я могу лишь чувствовать себя польщенной вашимъ предложеніемъ и тмъ, что вы жертвуете ради меня вашими національными предразсудками. Даже признавая, что особенныя обстоятельства говорятъ въ мою пользу, я не забываю, что французъ вашего круга проявляетъ извстное мужество, женясь на двушк съ моимъ общественнымъ положеніемъ воспитательницы.

Можетъ быть мн слдовало бы васъ просить дать мн побольше времени для размышленій, можетъ быть вы найдете въ моемъ поспшномъ и почти ршительномъ отвт недостатокъ осторожности, женскаго достоинства?

Однако вы поняли, что я немного отличаюсь отъ вашихъ соотечественницъ, такъ какъ, пренебрегая посредничествомъ г-жи Бетюнъ, вы непосредственно обратились ко мн. И я хочу дйствовать съ такимъ же чистосердечіемъ и ршительностью, какъ и вы. Я согласна быть вашей женой.

— А теперь, мой милый Мишель — вполн естественно, что я васъ такъ называю,

не правда ли? — мн кажется, у меня найдется тысячи вещей вамъ сказать, — о васъ, о себ, о вашей прелестной сестр. Подумайте только, я не подозрвала ничего, совсмъ ничего! Какъ хорошо вы скрыли вашу игру!

Но ваше письмо помчено Парижемъ, и я не знаю, вернулись ли вы посл того въ башню Сенъ-Сильверъ, куда я вамъ адресую свое. Тотчасъ же по возвращеніи, прошу васъ, приходите въ Прекруа, и мы побесдуемъ. Только посл того я смогу васъ считать своимъ женихомъ.

Я знаю, что французская вжливость очень церемонна, но я еще не особенно хорошо постигаю вс ея тонкости, примите же со снисхожденіемъ выраженіе моихъ лучшихъ чувствъ. С. Севернъ…“

Мишель задавалъ себ вопросъ: не сталъ ли онъ игрушкой внушеній, исходившихъ отъ Дарана и Колетты, благодаря ихъ неотступнымъ совтамъ?

Замокъ Прекруа, иностранка, воспитательница… воспитательница у Бетюновъ, С. Севернъ…

„Сара! — воскликнулъ онъ, — миссъ Сара… воспитательница, эта сантиментальная старая два. Кто только могъ затять эту глупую шутку и написать подобное письмо?“

Но онъ перечелъ внимательно письмо и изъ того, что оно было написано просто, хорошимъ французскимъ языкомъ, безъ романтической ходульности, безъ всякой словесной восторженности, онъ могъ заключить, что его нельзя было приписать какому нибудь мистификатору, который не преминулъ бы развернуться въ самыхъ чувствительныхъ изліяніяхъ, собрать въ немъ самые позтическіе эпитеты и сыпать самыми удивительными англицизмами.

Тонъ его, напротивъ, былъ простой, серьезный, благоразумный. Письмо, несмотря на содержаніе, было написано совершенно не шутливо, и лишь вспомнивъ годы и странности старой двы въ связи съ нкоторыми мстами письма: это деликатное напоминаніе о теоріи сродства душъ — „намъ предопредлено не оставаться чуждыми другъ для друга“, — явную боязнь показаться слишкомъ смлой, намекъ на молодость, довольно спорную, наивно извиняющуюся въ томъ, что она не пугается, это — „мой милый Мишель“, немного поспшное, — хотлось улыбнуться. Что же касается этого восхитительно-простодушнаго: „я ничего не подозрвала“, „какъ вы хорошо скрыли вашу игру“ — мистификаторъ употребилъ бы здсь фразы въ род: „я едва осмеливаюсь считать себя любимой“ или „я воспрещала себ видть въ вашемъ вниманіи что-либо иное, кром состраданія“ — отголосокъ скучныхъ и немного утомительныхъ намековъ, которые облюбовали въ прошломъ году г-жа Бетюнъ и ея сынъ съ того вечера, когда Мишель изъ сочувствія къ ея одиночеству пошелъ посидть съ миссъ Сарой, дружески разговаривая съ ней о прекрасной погод и о школьномъ преподаваніи въ Америк.

По нкоторомъ размышленіи не оставалось никакого сомннія: письмо, прибывшее въ башню Сенъ-Сильверъ, было конечно слдствіемъ дурной шутки, но оно не было непосредственно дломъ злого шутника. Бдная воспитательница сама его написала своимъ лучшимъ и самымъ чистымъ стилемъ; она отвтила, ничего не подозрвая, на дйствительно полученное ею предложеніе. Въ то время какъ Мишель припоминалъ поддразниванья своихъ друзей въ Прекруа, воспоминаніе о недавнихъ хитрыхъ планахъ Клода пришло ему также на умъ. Развеселенный затянной первоапрльской шуткой надъ класснымъ наставникомъ, и зная, что почеркъ Мишеля одинъ изъ тхъ, которымъ легко можно подражать, лицеистъ ршилъ расширить поле своихъ дйствій и отправить письмо „1-го апрля“ бдной миссъ Сар, принявшей его вполн серьезно и прочитавшей удивительное посланіе, не обративъ вниманія на фатальное число. Клодъ конечно не надялся на такой полный, ни, въ особенности, на такой продолжительный успхъ своей шутки.