Невста „1-го Апрля“
Шрифт:
Пословица говорить: „горе замняетъ общество“. Очень рдко, чтобы въ большомъ гор слишкомъ сильно чувствовалось одиночество. Для Мишеля его
великая печаль мало-по-малу сгладилась; хуже того, она уменьшилась, она сократилась до ничтожныхъ размровъ, какъ кошмаръ, котораго стыдятся при свт. Она сдлалась глухой болью, въ которой не любятъ сознаваться, старой раной, которой давно пора бы уже зажить.
Когда же она исчезла вполн, ничто ее не замнило въ томъ сердц, въ которомъ она такъ долго преобладала. И вотъ теперь даже очарованіе прошлаго, очарованіе, сохранившееся неизвстно какъ и неизвстно зачмъ, вопреки всмъ испытаніямъ, разсялось, какъ и все остальное. Отъ этого Мишель почувствовалъ сожалніе, испытываемое иногда, когда бросаешь завядшіе цвты, которыми больше не дорожишь, но нкогда бывшіе очень цнными и дорогими
Оставалась возможная надежда на радость труда, которому отдаешься. Но ее пріобртаешь только цною выдержанной дятельности, постояннымъ напряженіемъ умственныхъ способностей, привычка къ которому однако теряется отъ странствованій по свту. Къ тому же для чего собственно работать? Если работа не вызывается необходимостью обезпечить насущный хлбъ, нужно, чтобы она имла цлью удовлетвореніе честолюбія, или осуществленіе идеала красоты, или достиженія пользы, ну, а Мишель владлъ достаточнымъ состояніемъ, мало безпокоился о мнніи своихъ современниковъ и еще того меньше о мнніи потомства, затмъ и самое важное, онъ сомнвался въ своихъ силахъ для выполненія предпринятаго имъ историческаго труда.
Слдовало ли ее писать такою, какой онъ ее задумалъ по документамъ, собраннымъ имъ, его исторію Хеттовъ, народа, таинственная судьба котораго привлекала его воображеніе и слды котораго онъ терпливо искалъ въ прах исчезнувшаго міра, отыскивая эти слды въ Египт, Сиріи, Западной Азіи, находя ихъ въ Европ, смшавшимися со слдами знаменитыхъ и малоизвстныхъ Пелазговъ, скользящихъ неясною тнью среди самыхъ древнихъ воспоминаній античнаго міра.
Писать газетныя статьи или обозрнія, романы, это значить стремиться развлечь нсколькихъ праздныхъ людей, посл того, какъ развлекся самъ; писать книгу, заслуживающую этого названія и въ особенности историческую книгу, это объявить себя могущимъ участвовать въ извстной степени въ построенiи зданія человческаго знанія сообщеніемъ фактовъ, до того неизвстныхъ, или ихъ толкованіемъ. Такова именно была теорія Мишеля, а такъ какъ одинокая жизнь отчасти давала ложное освщеніе или экзальтировала его идеи, онъ находилъ въ подобномъ желаніи большую и слишкомъ требовательную гордость, вмсто того, чтобы видть въ этомъ усиліе большого мужества, умющаго быть скромнымъ.
Одна милая особа XVIII столтія сказала, что скромность есть безсиліе ума. Есть нкоторая опасность въ принятіи этой мысли за общее правило: это было бы лишней поддержкой суетности и тщеславію; однако извстно, что преувеличенное недовріе къ себ самому удерживаетъ или охлаждаетъ всякій восторженный порывъ къ идеальному стремленію и заключаетъ въ себ часто недостатокъ энергіи, заставляющій считать себя неспособнымъ докончить начатое дло, потому что боишься безсознательно не только той суммы усилій, которая потребуется для его окончанія, но даже для того, чтобы взяться за дло.
Это безсиліе ума чувствовалось въ колебаніяхъ Мишеля; и къ тому же съ литературнымъ произведеніемъ, которое авторъ задумалъ, бываетъ, какъ съ надеждами, которыми утшаешься: все какъ будто боишься за нихъ; если у автора есть литературный опытъ или если онъ уже знаетъ жизнь, то онъ невольно опасается, какъ бы большая законченность и реальность того, что осуществлено, не разсяли ту нжную прелесть, которая обволакиваетъ его замыселъ, и не задержали бы его свободный полетъ.
Треморъ, однако, чувствовалъ, что спокойная и регулярная жизнь могла побудить его сдлать попытку; но, хотя онъ не находилъ боле прежняго удовольствія въ дальнихъ странствованіяхъ, онъ все же не умлъ отъ нихъ отказаться.
Въ этотъ вечеръ мрачныхъ размышленій слова журившаго его Дарана однако приходили ему на умъ.
Онъ такъ желалъ ее, эту прелестную жизнь съ нжно и беззавтно любимой женщиной! Но такъ какъ онъ нкогда былъ слишкомъ требователенъ и однажды уже обманулся, онъ пересталъ надяться еще вновь обрсти ее, боясь, создавъ себ идеалъ, встртить пародію.
Въ дни пылкой юности онъ мечталъ о страстной и чистой любви, и между тмъ изъ всхъ его увлеченій его несчастная любовь къ Фаустин была единственной, которая бы соотвтствовала этой мечт, подобно тому, какъ Фаустина была единственной женщиной, образъ которой онъ могъ еще призывать, не пробуждая въ себ самомъ тоски или отвращенія къ обманчивымъ воспоминаніямъ.
Въ то время, когда онъ не зналъ жизни, лжи
Не въ природ Мишеля Тремора было впадать въ преувеличенный пессимизмъ, въ тотъ индивидуальный и антифилософскій пессимизмъ, рождающійся изъ разочарованій и личныхъ слабостей и который часто смшивали съ другимъ; къ тому же онъ воздержался отъ слишкомъ поспшныхъ обобщенiй и предоставилъ Фаустин всю ответственность ея вроломнаго двоедушія; онъ думалъ, что жизнь индивидуума находится въ зависимости отъ случайностей, которыя могутъ спасти или погубить его, и онъ приходилъ въ отчаяніе, что родился подъ несчастливой звздой. Можетъ быть, думалъ онъ, постоянно готовый сомнваться въ себ, въ этой неудач была отчасти его собственная вина, такъ какъ, чтобы быть любимымъ, нужно быть достойнымъ любви, и онъ былъ виноватъ въ томъ, что, любя самъ такъ искренно, въ то же время не сумлъ заставить себя полюбить, и онъ чувствовалъ, что въ его сердц умерла всякая страсть. Тотъ человкъ, какимъ онъ сталъ, можетъ еще опьяняться чмъ-то въ род любви, но высшее существо въ немъ, боготворившее Фаустину, можетъ увлечься лишь прекраснымъ въ искусств и природ, только добромъ въ жизни; оно боле любить не будетъ.
Черви продолжали свою скрытую работу, и огонь, потрескивая, медленно умиралъ. Наивные рисунки воиновъ на обояхъ и застывшая въ рамк улыбка владелицы замка появлялись лишь при вспышкахъ огня,
Мишель думалъ о миломъ домашнемъ очаг Рео, о спокойной интимности, составлявшей его прелесть, о детяхъ, которыя когда нибудь будутъ оживлять его, и онъ позавидовалъ жизни, начинавшейся такъ мирно и такъ нежно.
Дти! Онъ всегда обожалъ детей, всегда былъ ими боготворимъ. Ахъ! Какъ бы онъ вложилъ всю свою душу и весь свой умъ въ заботу воспитать тхъ, кто были бы плотью отъ его плоти! Ради нихъ онъ постарался бы стать лучше, сделаться снисходительнымъ; какъ бы дятельно боролся онъ съ вспышками характера, который потерялъ свою уравновшенность, благодаря слишкомъ длиннымъ періодамъ одиночества! Какими бы онъ ихъ окружилъ попеченіями! Поощряя ихъ къ открытому и смлому выраженію своихъ чувствъ, вызывая ихъ дружеское довріе, пріучая ихъ къ полной откровенности, пользуясь этой откровенностью, чтобы развивать въ ихъ душахъ вс любвеобильныя свойства, вс великодушныя чувства, чтобы нжно развивать, не вызывая скуки или усталости, ихъ зарождающейся разумъ!
Съ неизмннымъ терпніемъ онъ отвчалъ бы на ихъ „почему“, онъ самъ бы ревниво обучалъ ихъ, поощрялъ ихъ игры на вольномъ воздух, ихъ хорошій веселый смхъ, ихъ шалости, полныя движенія и шума! И какъ бы страстно онъ ихъ любилъ; ихъ звучные поцлуи, ихъ беззаботныя радости разсяли бы его мрачные часы…
Мишель осмялъ себя за этотъ неудержимый порывъ инстинктивной нжности, подымавшійся въ его сердц къ этимъ плодамъ его мечтаній.
Одинъ моментъ у него промелькнула мысль усыновить ребенка, дитя одного небогатаго друга, но къ чему? Никогда онъ, благодтель, импровизированный отецъ, не будетъ владть сердцемъ этого ребенка, никогда не почувствуетъ онъ себя полнымъ обладателемъ этого существа, не ему обязанного своимъ существованіемъ, которое ему будетъ принадлежать только въ силу человческаго контракта. И уже заране ревность подымалась въ немъ.
Еще одна изъ слабостей его страдающей и несовершенной природы! Онъ былъ ревнивъ; „чудовище съ зелеными глазами“ часто его мучило. По ассоціаціи идей Мишель вспомнилъ то далекое время, когда онъ глоталъ слезы, которыя гордость его не позволяла ему проливать, потому что Колетта сказала одной подруг: „я тебя люблю такъ же, какъ моего брата “.
Онъ вспоминалъ дни, предшествовавшее и слдовавшіе за замужествомъ Фаустины, отчаяніе бшенства, когда жажда убійства возбуждала его до изступленія; онъ вспоминалъ свои ребяческія печали, обидчивость, въ которой онъ не сознавался, глухой гнвъ, — которые всегда сопровождали это чувство ревности, неодолимое и обнаруживавшееся въ немъ бурно, несокрушимо, одинаково въ любви и въ дружб, потрясало его существо, длало его поперемнно несправедливымъ и несчастнымъ.