Ни за кого и ни с кем, кроме совести
Шрифт:
Ударом в челюсть кормит с рук,
Но прикрывает сзади.
Хоть пуля в грудь, хоть ножик в бок,
Не вредно для здоровья.
Не бережёных любит Бог
Отчаянной любовью.
И посылает на рожон
В постиранной рубахе.
И если посылает жён,
То – кротких, как на плахе.
Они рожают без конца
Детей мужского рода.
Чтоб после, хоть один в отца
Да выправил породу.
Таких немало на Руси.
Но всё же больше надо,
Кто мог бы
Как высшую награду.
2010 г.
«Планеты в кратерах, как в сотах…»
Планеты в кратерах, как в сотах,
Мне видятся издалека.
Я никогда на тех высотах
Не окажусь, наверняка.
Со звёзд, светящихся, как щёлки,
В полночной кровле напролёт,
Метеоритовые пчёлки
Не для меня собрали мёд.
Туда для званого обеда
Сквозь галактическую тьму
Мой светлый правнук вместо деда
Войдёт, как пасечник, в дыму.
2010 г.
Огурец
Тебе печально, одиноко.
Ну, посмотри же, наконец,
С каким восторгом спелым боком
На солнце млеет огурец.
Его съедят. Ему осталось…
Он знает сам, что не жилец.
Но, между тем, не бьёт на жалость.
Какой, однако, молодец!
А ты, как сморщенная клизма.
Пойдём – на грядки поглядим:
Учиться надо оптимизму
У тех, дружок, кого едим.
2010 г.
Изба
Октябрь споткнулся на пороге.
Всему – осенняя судьба.
А по заброшенной дороге
В последний путь идёт изба.
Сбивая в кровь венцы босые,
С дырявой кровлей набекрень —
Бредёт на кладбище России
Для недобитых деревень.
Сюда, почувствовав кончину,
Со всех оплаканных сторон…
Сюда, на кладбище Отчизны,
Без панихид и похорон…
Оно – везде. Шагни с угора
За горизонт… Оно – везде…
И перерезанное горло
Тропы в заросшей борозде.
И крик ворон в костлявых кронах.
Колодца выклеванный глаз.
В ослепших окнах, мёртвых брёвнах
Безбожья сумеречный лаз.
Коньки, проваленные в срубы.
Заборов-бражников загул.
Взамен крестов печные трубы
Несут печальный караул.
Когда-то было здесь крылечко.
Вот столб остался от ворот.
На дальнем взгорочке у речки
Изба на кладбище идёт.
2010 г.
Женева
Как
Спасённая по тайному приказу,
Глядела на израненные страны
Женева, не бомблённая ни разу.
Её хранили войны мировые.
Ни Гитлер не задел её, ни Сталин.
Женева раздавала чаевые
За то, что убивать не перестали.
От крови пухла банковская пачка,
Давясь кусками плоти и металла.
И всё цела швейцарская заначка,
Хранимая жрецами капитала.
И новой бойне дать на лапу рада.
И видно, как у врат земного рая
Потомки «золотого миллиарда»
Костями человечества играют.
2010 г.
Ёлка
На Соборную площадь Кремля
Увозили убитую ёлку.
Заживляла мучительно долго
Отсечённые корни земля.
Пня культю бинтовала метель.
Ночь седела за лунным оконцем.
И кружились пластинкою кольца,
Напевая беззвучно про ель.
И строгая лучины лучей,
Солнце зимние дни разжигало.
А убитая ёлка сияла
В ритуальных огнях палачей.
И замёрзшие комья земли
Разбросав по весёлой Соборной,
Попрощаться с казнённою кроной
Отсечённые корни пришли.
И рванувшись по праздному злу,
По «безлюдью», что ёлку отпело,
Страшный пень обезглавленным телом
Привалился к родному стволу.
2010 г.
Защитник
Я помню, как на солнце щурился
И «пендаль» бил «сухим листом».
Играли «улица на улицу»,
Чтоб за страну играть потом.
Футбольной одури зачинщики.
С мячом лихая беготня.
И завсегда полузащитником
В команде ставили меня.
Я никогда мячом не жадничал,
Хотя обводочку любил.
Я пасовал, финтил, отважничал.
И сам однажды гол забил.
И целовал я кеды рваные,
И в грудь стучал, собою горд.
Но вдруг ослаб, как будто раненный,
Когда и нам влепили гол.
Качал над полем ветер соснами.
А я всё хуже с ходу бил.
И всё вернее и осознанней
Я вглубь защиты уходил.
К штрафной смещался и к воротам я.
Колен сургучная печать.
Лодыжка майкою замотана.
Всего труднее – защищать.
Вратарь пружинисто сутулился.
Я заслонял его, как дзот.
Я был защитник нашей улицы
И нашей чести у ворот.
Но детство кончилось тогда ещё.
А нынче страшно от того,