Никто об этом не узнает
Шрифт:
Обычно в гостиной они лишь пили чай с гостями. Ну или не чай. Но принимать пищу здесь строго возбранялось. Алёна этого не знала, а Максиму на запреты было плевать. Так что они нанесли из кухни тарелки с мясным рулетом, салатом, слоёнными пирогами, заставили ими низенький столик на гнутых ножках, а сами уселись на пол.
— Ну что, какое кинцо посмотрим? — спросил Максим, откусывая пирог.
— Какое хочешь, — пожала она плечами.
— Это ты зря, — криво улыбнулся он. — Я ведь могу и прон включить.
— Прон? — переспросила
— Не знаешь? — удивился Максим. — Что, серьёзно? Блин, хотел тебя смутить, а смутился сам.
— А что это?
— Мм… да так, — отмахнулся он. Потом повернулся к ней, взглянул прямо в глаза, круглые, голубые и впрямь какие-то по-детски невинные. — Не знаешь и не знай. Это даже как-то прикольно.
Его ответ ей мало что прояснил, судя по озадаченному виду, с которым она клевала салат, но хоть допытываться не стала. А то как бы он объяснял? Нет, объяснить, конечно, можно было, и даже показать, но почему-то именно сейчас и именно рядом с ней это казалось каким-то совершенно неуместным, даже грязным.
Больше ни о чём не спрашивая, Максим включил наобум первый попавшийся канал, где как раз только началась старая французская комедия с Жаном Рено и Жераром Депардье.
Обычно такие фильмы он не смотрел, да и тут не собирался, просто щёлкать долго было лень, но неожиданно увлёкся, и не просто увлёкся, а хохотал в голос. Алёна тоже смеялась, местами аж до слёз.
Было уже почти десять, когда к воротам дома подкатила машина.
Притушила фары и огласила улицу трескучим, протяжным гудком. Сигналила долго и нудно, надрываясь и сводя с ума соседских собак, но ни Максим, ни Алёна не обратили внимания.
Фильм уже закончился, а приподнятое настроение осталось.
Максим увлечённо рассказывал каверзы из жизни, притом с эмоциями, с мимикой, словно заправский лицедей, и Алёна слушала, заливаясь.
Сотовый оборвал его на полуслове, вмиг разрушив ощущение лёгкости и тепла. На экране высветилось: Ник.
Нехотя, с раздражением Максим ответил на звонок:
— Чего тебе?
— Выйди на пару слов.
Разморённому теплом, уютом и обильным ужином, выходить в осеннюю ночную хмарь совершенно не тянуло.
Максим накинул ветровку, сунул ноги в кроссовки и, не обращая внимания на встревоженный взгляд Алёны, вышел из дома.
В лицо ударил холодный ветер с мелкими, колючими капельками дождя. Захотелось немедленно вернуться домой, но он лишь вжал голову в плечи и направился к воротам.
— Чего тебе? — спросил почти зло у Лужина, тяжело и неуклюже вывалившегося из машины, когда Максим вышел за ограду.
На переносице у него белела повязка.
— Перетереть кое-что хочу, — сплюнул Ник на асфальт. Голос его звучал гнусаво и утробно. — Прояснить кое-какой момент.
— А до завтра никак?
— Никак, — Ник снова сплюнул.
— Тогда давай в темпе, что там у тебя.
— А вот что. Эта сука разбила
— Иди ты в ж*пу со своим носом. Тебе сказали не лезть к ней. Какого хера полез?
— Да ну? Это, что ли, я придумал — выжить её из нашего класса?
— А это здесь причём?
— Да при всём, Макс, при всём! Если б ты сказал, что она — твоя сеструха и трогать её не смейте, я бы к ней… я бы слова ей не сказал и вообще… Но ты говорил что? Самозванка хитрож**пая, тупая овца, доярка вонючая…
— Может, и говорил. И чего? Во-первых, в школе мы её уже потроллили и я сказал притормозить с этим делом. А во-вторых, мало ли какую тёлку я называл овцой. Это для тебя что? Повод её изнасиловать?
— Изнасиловать? Ты гонишь? — истерично хохотнул Ник. — Да я просто зашёл поболтать! И эта бешеная дичь накинулась на меня с кулаками.
— Вот только мне не гони, а? Поболтать он зашёл. Я тебя, что ли, не знаю. Ты спишь и видишь, кому бы присунуть, а тебе никто не даёт. Вот и решил, что раз дура деревенская, значит, можно…
— С чего это мне никто не даёт? — возмутился Лужин. — Да у меня…
— Да-да, у тебя каждую ночь новая тёлка, — хмыкнул Максим. — Короче, Ник, иди нахер. Правильно она тебе впечатала. Скажи спасибо, что мало. Хобот твой заживёт. Так что вали давай и больше к ней не лезь. А то, знаешь, мне так-то тоже охота тебе вломить.
— Вот так значит? Вот так ты со своими друзьями? — Ник отвернулся в сторону, покачал головой и вдруг кинулся на него с кулаками, выпалив: — Сука ты!
Максим увернулся и непроизвольно сделал выпад правой, снова угодив несчастному в нос. Тот оглушительно взвыл и опрокинулся на капот машины, из которой тотчас выскочил водитель Лужиных, и с наскоку ударил Максима ногой в грудь. Уже лежачего пнул несколько раз, а потом резко, с силой наступил на откинутую кисть левой руки. Хруст костей потонул в крике…
Затем водитель подобрал хнычущего Никиту, бережно, как маленького, усадил в салон. Машина Лужиных, фыркнув, уехала.
Максим попытался подняться, стиснув челюсти. Бок болел так, будто ему туда вогнали кол. Но хуже всего пальцы левой руки — они буквально горели огнём, болезненно пульсировали и по ощущениям раздулись невероятно. При том любое, самое лёгкое движение отдавалось острой ломящей болью.
С трудом он смог подняться на колени, но тут же вновь завалился набок и крепко выругался.
Ещё одна попытка — и на этот раз удалось встать на ноги.
Шатаясь, он побрёл домой, не чувствуя теперь ни дождя, ни холода, а лишь одну сплошную, всепоглощающую боль.
Алёна не стала подниматься к себе. Поджидала его внизу, а, увидев, перепугалась. Коротко ахнула.
— А! Господи, Максим! Кто это сделал? — причитала она, помогая ему стягивать ветровку.
— Да хер один, — сквозь зубы процедил он и прикусил губу, чтоб не скулить при ней от боли.
— Но почему? За что? — лепетала она, вытаращив глаза.