Ночь тебя найдет
Шрифт:
Бридж говорит, Мэрилин мрачно смотрела на жизнь, а еще у нее была сумасшедшая мать и тяжелое детство.
Не знаю. Мне кажется, ее убили. Надеюсь, приходить ко мне она не собирается.
Вечером у мамы еще одна посетительница. Я слышу, как она плачет всю дорогу к нам.
Сто пятьдесят три удара.
К тому времени, как я завожу джип на подъездную дорожку к одноэтажному коттеджу, где выросла после нашего переезда в Техас, луну уже заволокло тучами. Майк жив.
Дом моей матери мрачно темнеет — кусок известняка, ставший другим после ее смерти. Дом хочет, чтобы я ушла. Знает, что я не принесу мира.
На похоронах Бридж ясно дала понять, что разбираться с тем хаосом, который мать оставила после себя, придется мне. Твоя очередь, блудная дочь. Пока я любовалась звездами и принимала почести, Бридж выслушивала гневные материнские тирады. Это ее вызвала среди ночи соседка, когда мама стояла и кричала посреди улицы в одной белой мужской футболке, доходившей ей до колен. Это Бридж потащила маму к нейрохирургу, который диагностировал опухоль мозга. Мы с мамой, с нашей-то интуицией, не сумели ее разглядеть, а Бридж, с присущим ей здравым смыслом, сумела.
Я часто думаю, как тяжело ей было чувствовать себя единственным нормальным человеком в доме, не стучать в стену, не раскладывать за деньги карты Таро на обеденном столе, верить, что лошади бывают гнедые и вороные, а вовсе не синие.
Она была одновременно занозой в заднице и моей неустрашимой защитницей, помогала мне сохранять психическую устойчивость, не отрываться от земли, чтобы я не взлетела, как воздушный шарик, и не лопнула, проткнувшись о первый же сук.
Я развешивала ловцы снов и приклеивала к потолку светящиеся в темноте звезды, я разбила садик для фей с подъемным мостом из зубочистки и крохотным зеркальным озером, я зарыла тайную любовную поэму, посвященную Майку, под кристаллом лунного камня. Бридж повесила на стену плакаты с венецианскими каналами и гаррипоттеровскими башнями Корнельского университета и заперлась в своей комнате, готовясь попрощаться с родным домом. И посмотрите, что из этого вышло.
Я стала ученым, получив докторскую степень в двадцать восемь лет.
Она — жена Майка. С дипломом юриста, который так и не пригодился.
Неужели мы всегда чем-то жертвуем, одним ради другого? Разве, чтобы стать святой, Бридж непременно требовалось побыть мученицей? Могла ли я следовать за своей мечтой о космосе, не ведя себя как эгоистка?
Может быть, я и спасла Майка. Но меня спасла Бридж. Одно неотделимо от другого.
Я выхожу на лужайку, где остро ощущается прошлое. Стою у невидимой в траве ямки. Места, где я спасла Майка. Мать каждое утро втыкала в ямку пластиковый крестик, и каждую ночь его крали — часть ее кармической системы.
Я продолжаю находить пакетики с этими крестиками-зубочистками в ящиках рядом с зубными щетками, носками и годными батарейками.
А вчера сломала ноготь, пытаясь отковырять от окна в гостиной кусок скотча, который годами пришпаривало к стеклу техасское солнце. Он отмечает место, где раньше висело объявление, которое нам с Бридж велели написать спустя неделю после переезда.
Астерия, экстрасенс. Добро пожаловать без предварительной записи.
— Напишите телефонный номер крупно, чтобы его было видно из проезжающих машин, — настаивала мама, новоиспеченная Астерия. Тогда до нас дошло, что она готова открыть двери всем, и ангелам, и демонам, живущим у нее в голове.
Однажды Бридж
Я поворачиваю ключ в замке, со всей силы тяну дверь на себя, снова верчу ключ и расшатываю дверь, пока наконец она не открывается.
Соседи покупали дорогие охранные системы, нас защищала скособоченная дверь с непростым характером и древняя замочная скважина.
Каждая тень внутри — одинокая кошка, скучающая по маме. Где она сейчас?
Мне так хочется улечься в свою старую кровать и смотреть в потолок, усеянный отпечатками звезд, которые давным-давно отвалились. Но меня неудержимо тянет в самый конец коридора. Я не прикасалась к дверной ручке с тех пор, как мать вынесли из спальни в черном мешке. Распахиваю дверь — посмотреть, нет ли ее там.
Мама называла эту спальню комнатой ожидания.
Я шарю глазами в темноте, где она сражалась в шашки со смертью. Кровать аккуратно застелена, грязные простыни убрал добрый работник хосписа. Вонь хлорки. Пустые стены — в самом конце мама говорила, что, когда она смотрит на что-нибудь, кроме чистого холста, у нее болит мозг.
Единственное проявление жизни — мигание красной лампочки автоответчика на прикроватном столике. Мама отвечала на звонки клиентов за две недели до смерти. Я обещала ей, что буду отвечать за нее, когда она уйдет, — до тех пор, пока лампочка не погаснет. Она попросила меня не лгать.
До сих пор мне трудно поверить, что она лежала на подушках в синем с золотом шарфе, обвязанном вокруг головы. Шарф все еще на ее голове в могиле, и этот образ не дает мне покоя. Мама отказалась от химиотерапии, но настояла, чтобы ей обрили голову.
Она умерла через три дня после того, как предсказала свою смерть. В последний час она прошептала, что в свой день рождения подаст мне знак с неба.
Я буду ждать этих знаков каждое седьмое января, пока жива. Всякий раз, когда буду смотреть на небо, что случается нередко. «Если мы отстали на день, месяц или год, это не значит, что мы ошиблись, — говорила она. — Раз уж то, что мы предсказали, случилось».
Я всегда жила под неослабевающими чарами своей матери, в серой зоне между интуицией и безумием. Если что-то не так с ее мозгом, значит что-то не так с моим. Я пытаюсь, не слишком успешно, погрузиться в звезды из водорода и гелия, а не в стрельцов и тельцов, прохождения и озарения.
Тридцать сообщений, автоответчик на пределе. После ковида и Трампа бизнес на экстрасенсорике процветает, и, похоже, его лучшие дни еще впереди. Я нажимаю кнопку, высвобождая поток ужаса.
Женщина в панике из-за того, что ее мертворожденный некрещеный ребенок не совершил переход. Другая боится, что ее самолет в Англию разобьется и спрашивает, какой рейс выбрать: 1602 от «Америкэн эйрлайнз» или 1210 от «Бритиш эйруэйз».
Маленькая девочка снова и снова видит сон, как ее младший брат падает с лестницы и ломает себе шею, но мать не разрешает ей разложить подушки на нижней ступеньке. Старик умоляет сообщить, видит ли его жена, страдающая деменцией, все, что происходит в этом мире, в том числе то, как он спит с соседкой, которую она ненавидит. Одинокие озабоченные люди надеются на проблеск любви и света. Многим так и не суждено его обнаружить.