Ночь тебя найдет
Шрифт:
Ее могила — место, где я узнала, что ночное небо похоже на меняющуюся картину импрессионистов. Что оно требует пристального внимания и много-много терпения.
Нельзя просто поднять глаза и сразу все увидеть.
Придется ждать.
Каждые десять минут мои жалкие человеческие глаза все явственнее различают новые звезды, проступающие на небе. Я устраиваюсь поудобнее. Мне потребуется два часа, чтобы увидеть целиком явление Млечного Пути, слой за слоем звезд и звездной пыли — зрелище, от которого замирает сердце.
Метафора для многого в нашей жизни.
Ботинок
Должно быть, он припарковался у поворота и прошел оставшуюся часть пути пешком, чтобы я не услышала.
Мы с Шарпом стоим в одном из самых темных мест на планете. Лица его я не вижу, но ботинок узнала сразу. Свет в доме выключен, чтобы не мешать мне наблюдать за небом и ради экономии солнечной энергии.
Он ни за что не разглядел бы мою плоскую тень, если бы не дал глазам немного привыкнуть. Может быть, долго прятался в сумерках и ждал наступления темноты. Или весь день наблюдал за мной в мои незанавешенные окна. Или даже целых два, в пустынном камуфляже, змея, крадущаяся по пустыне.
Шарп подходит ближе.
Браслет на моем запястье, словно кошачий колокольчик, бренчит, когда я бросаюсь к дому.
Он перехватывает меня у двери. Я несколько раз сильно бью ему в голень.
Каким бы силачом я его ни считала, он еще сильнее.
Я думаю обо всех укромных местах на двухстах тысячах миль пустыни Чихуахуа, где он может похоронить меня вместе со своей тайной, в чем бы она ни заключалась. Койоты съедят меня на обед и разбросают мои косточки, и Бридж никогда не сможет меня похоронить. Я вижу, как птица клюет мою крошечную опухоль и улетает, зажав ее в клювике.
Он заводит мои руки за голову, держа меня за запястья и прижимая спиной к двери.
— Я не убивал ее, — рычит он. — Если это именно то, о чем ты думаешь.
Он отпускает мои руки. Отступает назад. Я потираю кожу в том месте, где одна из подвесок впилась в запястье, когда Шарп вдавил меня в дверь. Думаю о пистолете под кроватью. Или о том, что, если бы он посторонился, я знаю тропинку, где можно спрятаться в кактусах.
— Этот браслет принадлежит моей сестре. — На секунду Шарп умолкает. — Принадлежал, — поправляет он сам себя.
В моем мозгу возникает видение головы, которая погружается во тьму. Я не могу сказать, песочная ли это могила или водяная. Отшатываюсь назад. Я не знаю, чему верить.
— Я не хотел к тебе подкрадываться. На полпути у меня спустила шина, поэтому остаток пути я проделал пешком. Майк объяснил мне, как ехать. Сказал, что они с Бридж были тут пару раз, помогали тебе обустроиться. Сказал, что дорога сюда та еще. По-моему, он ее переоценил. Майк велел мне... все тебе рассказать. Пожалуйста, дай мне объясниться.
Я
— Моя сестра пропала двенадцать лет назад, когда училась на втором курсе Техасского университета. Она возвращалась из клуба в общежитие в одиночку. Было два часа ночи. Уличная камера зафиксировала, что она решила срезать дорогу, пройдя через стройку. Больше ее никто не видел. Она просто исчезла.
— Кроме... браслета.
— Я до этого доберусь. Четыре года спустя — за тысячу миль отсюда — двое полицейских из Миннеаполиса остановились помочь байкеру, у которого спустило колесо на известной живописной трассе. Один из полицейских отошел отлить и под кустом аронии нашел браслет. В нескольких ярдах валялся ее студенческий билет. Коп оказался парнем ответственным и вбил ее имя в систему. Когда обнаружилось, что удостоверение принадлежит моей сестре, признанной без вести пропавшей в Техасе, ФБР организовало расследование.
— Ее имя. Оно тоже начинается на «Э».
— Да, верно.
Его глаза загораются, когда он видит, что, возможно, сумеет до меня достучаться.
— Ее звали Эмбер. Глаза у нее с самого рождения были янтарного цвета. Она с детства собирала шармы. На браслете осталось всего несколько штук, недостающие обнаружили разбросанными на протяжении десяти миль вдоль той же трассы. Криминалисты использовали металлодетекторы. Я вижу, как она выбрасывала в окно шармы, словно хлебные крошки, в надежде, что я найду ее. На них нашли ее кровь и частицы кожи. Предполагают, что она срывала их ногтями. — Он отворачивается, всматривается в пустыню. — Рассказывать про нее тебе, да любому, равносильно признанию, что домой она не вернется. Я хочу найти ее. Я твердо намерен ее найти. Но не уверен, что готов узнать все... подробности. Не то чтобы я не верил, что ты можешь их разглядеть, напротив, как раз этого я и боюсь.
Когда он заканчивает, я знаю: это правда, похожая на рваную рану.
— Прости, что считал тебя обманщицей, — говорит Шарп. — Ты была права, для меня обычное дело — показывать снимок браслета на случайных допросах по делам о пропаже женщин. Это мой способ поддерживать на плаву расследование, когда боссы велят мне его прекратить, говоря, что я принимаю все слишком близко к сердцу. Тот снимок помогает мне не опускать руки. Я надеюсь увидеть в глазах узнавание, заметить необъяснимый нервный тик. Ты была первой, выбравшей этот снимок. Я не сомневался, что Майк намекнул тебе — хотел, чтобы я поверил, будто ты способна найти Лиззи Соломон. Это бы нас сблизило.
— Майк знает про твою сестру, — говорю я тихо.
— Один из немногих. Однажды мы с ним совершили паломничество к тому кусту аронии. Он всегда считал, что мне решать, рассказывать чужим эту историю или нет. Он знает, что я выкрал браслет из вещественных доказательств. Я был не в своем уме. Инспектор сжалился и вымарал мое имя из журнала посещений. Я чуть работу не потерял.
Я гадаю, рассказывал ли он кому-нибудь столько — и так откровенно — о своей жизни.
— Ладно, — буркаю я. — Я тебе верю.