Ночь тебя найдет
Шрифт:
Я отворачиваюсь, исполненная решимости найти Шарпа.
Компьютера нет. Наверное, в пикапе. Или в городской квартире.
Остается кухня. Окно закрыто пленкой, плитка за газовой плитой отодрана, пол наполовину поднят, одна стена полностью снесена. На уголке валяется молоток.
Самой плиты нет, только из стены торчит газовый шланг. На пластике стола стоят старая микроволновка и видавшая виды кофемашина «Неспрессо». В шкафчиках — две уродливые глиняные кружки ручной работы, набор черных тарелок и мисок. Я открываю холодильник. Пиво, специи в ассортименте, оттаивающий кровавый
Открывая морозилку, я задерживаю дыхание.
Никаких бабочек.
Что я упускаю?
Я сижу на краю его кровати и размышляю об отпечатках пальцев. Его на моих. Мои везде. В ящиках, на спинке кровати, невидимые отпечатки на нитях его пиджаков. Я в панике рылась в ящиках, не заботясь, как это будет выглядеть со стороны.
Я заставляю себя вернуться, разложить все по местам, насколько помню первоначальный замысел. Задергиваю шторы в гостиной и спальне, снова превращая дом в пещеру.
Застилаю кровать, подтягиваю углы, взбиваю подушки, пока кровать не начинает напоминать гостиничную.
Что-то не так. Что-то неправильно в этой идеально заправленной кровати, на которой мы почти идеально занимались любовью.
В ярости я разрушаю порядок. Швыряю подушки на пол, срываю одеяло и простыни.
Задыхаясь, смотрю на голый матрас. Вспоминаю нашу первую встречу с Шарпом. Фотографии, которые он разложил на столе, раскрытое дело, попытка меня проверить.
Убийца, сказал тогда Шарп, хранил под матрасом выпускной портрет убитой им девушки, пока фотография не начала орать ему в ухо и он не перестал спать. Кажется, ему нравилось рассказывать мне эти страшилки. Почему?
Поднимать этот матрас — все равно что тянуть слона. Я вытягиваю его на треть, когда обнаруживаю кожаную папку. Тяжелую. С таким же замысловатым тиснением, как на седле, и двумя инициалами: Э. Ш.
Когда я поднимаю ее, внутри что-то дребезжит.
Застежка-молния разрывает тишину.
Я открываю папку, как книгу.
Самая большая драгоценность Шарпа.
Папка заполнена сокровенными тайнами девушки с браслетом.
Она была художницей. Причем талантливой.
Каждая картина и рисунок в папке подписаны крошечной буковкой «Э», как и та красная закорючка в раме, которая висит в коридоре. Интересно, почему Шарп выбрал именно ее, чтобы повесить на стену.
Я листаю страницы с абстрактными штормами, сюрреалистическими шестимерными лунами, фантастическими единорогами и автопортретами, отражающими смену ее настроений — от милых улыбочек до безумно расширенных глаз и орущих ртов.
Она делала селфи кистью. Я сразу понимаю, что девушка, которую она видела в зеркале, и та, со снимка под козырьком в пикапе Шарпа, один и тот же человек. Мне помогает то, что она подписывала автопортреты: «Я».
Ее черно-белый рисунок Шарпа очень подробный, очень реалистичный. Плоской стороной карандаша она ловит тьму в его глазах. Он разрывает поверхность бумаги, словно входит в комнату
Мне попадается простой белый конверт, заклеенный сзади скотчем. Мне потребовалось три попытки, чтобы открыть клапан ногтем.
Ее браслет с подвесками сыплется мне в ладонь, как легкий дождик. Буква «Э», единорог, бабочка.
Я оставляю матрас там, докуда успела дотянуть. Папка лежит на полу. Кровать в полном беспорядке.
Желание бежать, бежать куда глаза глядят, нарастает.
В этой необъятности нет и намека на то, что откуда-то придет помощь, чтобы спасти нас от самих себя.
Карл Саган «Бледно-голубая точка»,
речь, прочитанная в 1990 году
То, что свет открывает, есть опасность, то, чего он требует, есть вера.
Джеймс Болдуин
Я хочу оставить все позади: Шарпа с его манией, пропавших девушек и их крики о помощи, Буббу Ганза и его одержимость заговорами, Майка и зловещую, затаившуюся Синюю лошадь, ягодку в моем мозгу, которая заставляет меня сомневаться во всем, что касается меня самой.
Я успеваю проехать семь из девяти часов пути в сторону пустыни, прежде чем отправляю Бридж сообщение. Я умоляю ее не давать Шарпу мой адрес и не говорить Майку, что меня нет в городе. Обещаю ей позвонить «с вершины». Она велела мне уехать, и я подчиняюсь. Затем я выключаю телефон.
Мое убежище в горах посреди пустыни не отмечено ни в гугл-картах, ни в складках бумажной карты Шарпа. После Алпайна сети больше нет. Одним глазом я слежу за счетчиком проеханных миль, другим — за пейзажем, который напоминает мне, что я всего лишь крохотное пятнышко на вселенской временной шкале, точка в конце предложения чернового наброска.
Маршрут после Алпайна отличается безумной геометрией — налево через 2,7 мили после железнодорожного переезда, направо через 22,6 мили после крутой развилки, налево через 1,7 миль за сломанным знаком съезда с трассы и через 2,3 мили по грунтовой горной дороге, поворот на которую даже я порой умудряюсь пропустить.
Я говорю редким посетителям, что им нужен полный привод и хорошие шины, чтобы, проехав три четверти пути в гору, не разворачиваться, когда дорога превращается в лавину камней. И через десять минут верхушка моей крыши покажется на фоне великолепных облаков.
Меня можно найти и другим способом, но это требует неимоверных усилий: откопать документ с моим именем, разыскать сантехника, который чинил мне раковину, или людей, с трудом расчистивших дорогу к моему дому, мою страховую компанию, удачливых ловцов дронов, операторов 911, которым потребуются данные GPS, чтобы вас найти.