Ночь тебя найдет
Шрифт:
Шарп наверняка решит подключить местных копов, но те привыкли держать язык за зубами и давно живут по собственным правилам.
Потому что люди обычно не селятся в национальном парке Биг-Бенд в одиночку, если только не бегут от чего-то нехорошего. Брат Унабомбера прятался здесь, когда его затравила пресса.
Преступники и невинные, попавшие под программу защиты свидетелей, мужья и жены, преследуемые бывшими, мини-наркобароны, за голову которых назначена награда, — здесь всплывает не меньше историй, чем видов обитающих в этой местности
Биг-Бенд — отличное место, чтобы спрятаться, но охотников немного, потому что здесь жарко, сурово и одиноко. Люди живут на невостребованной земле в палатках, под самодельными навесами для машин, сквоттерствуют под палящим солнцем безжалостной пустыни, пока не находят вариант получше. Я же, напротив, задержалась здесь надолго, потому что хочу быть как можно ближе к Вселенной и как можно дальше от голосов. Здесь у моих призраков больше вероятность заблудиться и меньше — нанести мне визит. Я живу в мире со змеями, свиньями-пекари и рысями.
Однако, когда, закончив подъем, мой джип судорожно вздыхает, солнце почти село, и я совершенно не чувствую в душе мира.
На протяжении пятисот миль в ушах стоял непрерывный грохот.
Шарп не успокоится, пока не вернет браслет.
Я выпрыгиваю из джипа и медленно разворачиваюсь, впитывая любимый вид, панораму плато, гор и неба. На небе уже выступили первые звезды. Дом стоит в полной изоляции, такой же, каким я его оставила, современный, простая архитектура на фоне первобытного ландшафта. Огромные стеклянные окна, вагонка из кедра, стальной сайдинг с ржавой патиной, который, впрочем, никогда не ржавеет, гибрид солнечных батарей и телескопических антенн на крыше.
Бывший владелец был в бегах и сам вбил сваи для четырехкомнатного дома в доломитовую породу, сам соединил доску и металл в причудливую головоломку.
Он заполнил дом качественной бытовой техникой, установил гранитные столешницы, отшлифовал полы, вставил потрясающие окна, пропускающие вой пустынных ветров.
Его не пугала дорога, от которой глаза лезли на лоб, а внутренности выворачивало наизнанку.
Электричества не было. Современная пещера должна была работать на солнечных батареях и пропане, а дождевые стоки собирали воду, которой хватало для двухминутного душа.
Его почти все устраивало, пока ему снова не пришлось бежать, потому что настойчивый преследователь шел по пятам.
Тот человек продал мне дом за наличные, довольно дешево. Я всячески пыталась оправдать эту возмутительную покупку. До обсерватории от моего нового дома был всего час езды.
К тому же я могла внести улучшения.
Что я и сделала, потратив все свои сбережения. Я реинвестировала сюда каждый доллар из каждого гранта, каждого тура, каждой консультации и лекции. Я превратила дом из птичьего гнезда в сложный вычислительный центр, чтобы заклинать оттуда космические божества.
И, только подписав контракт на покупку дома, узнала, что провести электричество
Впрочем, в комплекте к дому шло одно весьма важное и счастливое обстоятельство, которое связывало меня с цивилизацией, — вышка сотовой связи с другой стороны горы.
Связь отличная. Помедлив, я включаю телефон. И оставляю включенным ровно столько, сколько требуется, чтобы написать Бридж, что я добралась. Затем стаскиваю стул с веранды и сажусь на краю обрыва, откуда открывается вид на дорогу далеко внизу.
Довольно долго я слежу, но не замечаю фар, свернувших в мой поворот.
Я провела дома тревожные сорок восемь часов, включая телефон раз в день меньше чем на минуту. Никаких вестей ни от Шарпа. Ни от Бридж. Ни от Майка.
Днем я продолжаю рыскать в сети в поисках чего-нибудь о пропавшей за последние двадцать лет девушке с браслетом. Безуспешно. Либо она не стала газетной сенсацией, как Лиззи, либо эту деталь копы утаили от прессы.
По ночам я сомневаюсь в своем импульсивном решении переспать с Шарпом. А после стащить браслет. Я умоляю его хозяйку, хорошенький призрак, сказать мне, что делать с браслетом, но она не отвечает. Я не сплю, пока глаза не становятся как свинец в мамином пистолете, который лежит рядом с кроватью.
Впервые в жизни я боюсь ночи. И не хочу глядеть вверх.
Не хочу смотреть в небо ни просто так, ни вооружившись телескопом, ни даже после сообщения, что фонд продлил мой проект на два месяца и немного удлинил срок разрешения на использование спутника. Это значит, что не все еще потеряно.
Я разглядываю кромешную тьму за громадными окнами и чувствую дрожь.
Ночь тебя найдет.
Так говорил один из моих любимых профессоров.
Он преподавал поэзию, не физику. И поэзия, и физика несут погибель.
Завтра мои звезда и планета снова сойдутся. Мне придется поднять голову и подавить изнуряющую панику, если я хочу и дальше продвигать свою карьеру, которая сейчас, как никогда, на взлете. Какая ирония, что я стала примером того, как сходятся реальное и фантастическое. В интервью «Вашингтон пост» моя начальница назвала меня «символом единства нашего времени».
В полночь я заставляю себя провести пробный тест. Я раскладываю на твердой земле одно из маминых стеганых одеял, как та девочка в Вирджинии, которая выскальзывала из кровати, чтобы побыть наедине с небом. Неосознанно я улеглась тогда почти над телом Лизы Мари Прессли, молодой женщины, зарытой на заднем дворе нашего съемного дома.