Ночь тебя найдет

Хиберлин Джулия

Она отвлекает мое внимание от «Твиттера» и теленовостей, отклоняет запросы СМИ, отвергает любые предложения случайных людей и законных представителей бизнеса, желающих получить консультацию экстрасенса, которая раскрыла дело Лиззи Соломон. Насколько в охоте за Лиззи меня вела интуиция? Насколько это напоминало линии, соединяющие звезды в созвездие?

Обсерватория заказала громадный букет из звездчатых георгинов и лилий, который стоит на окне, заслоняя мне ночное небо. Моя начальница прислала сообщение, в котором просит меня ни о чем не беспокоиться. Это непросто. Вселенная не будет терпеливо дожидаться моего возращения. Свет древней цивилизации начинает выскальзывать из моих ладоней.

Я это чувствую. Возможно, мне придется ждать пять, десять, двадцать лет или целую вечность, чтобы он снова мне подмигнул.

Взгляд скользит по приставному столику, заваленному благодарственными письмами сотен поклонников Лиззи, которые верят, что именно я ее спасла.

Мне хочется сказать им, что я не спасала Лиззи, просто помогла в поисках правды. А слово «правда» означает конец всему — неверный термин, имеющий в спектре все оттенки серого.

Только на третий день Элис убеждает полицейского впустить ее.

Девочка осторожно присаживается на край кровати и оценивающе меня разглядывает.

— Ты выглядишь не так ужасно, как пишут. Я пришла поблагодарить тебя, что не стала с ними говорить. И за то, что рисковала ради меня жизнью. Детектив рассказал мне, что ты сделала. Тот, в классных ботинках.

— Тебе незачем меня благодарить, Элис. Как твои дела?

Элис разглаживает складки на моем одеяле, чтобы занять руки. Совсем как Бридж.

— Знаешь, моя мать и сестра перестали между собой разговаривать. Отец нанял адвоката, который берет пятьсот долларов в час, чтобы бороться с Никки Соломон за опеку в суде. Бубба Ганз отрицает, что я его дочь, называет ДНК культом вуду, говорит, что моя семья охотится за его деньгами и что весь свет должен благодарить Бога за то, что он раскрутил это дело и в итоге оно оказалось раскрытым. Моя сестра — кстати, ее зовут Джойс, а не Жуа — устроила мне тайный звонок с Никки. Как дочь я ей сочувствую, но Никки — это нечто. Боюсь, когда закончится судебная волокита и ее выпустят, она будет звонить мне по десять раз на дню. А еще я боюсь, что она предъявит на меня права.

Ее пальцы перебираются с одеяла на запястье, нащупывая сплетенный из ниточек браслет, которого там больше нет. Надеюсь, он покоится на дне гостиничной корзины для мусора.

— Кому понравится быть так называемой дочерью Маркуса Соломона? Я все время думаю про библейского царя Соломона. Как он испытывал тех двух женщин, что поссорились из-за ребенка, и предложил им разрубить ребенка? Именно это сделал Маркус. Разрубил меня напополам.

Она с трудом сдерживает слезы.

— Но есть и хорошая новость, — шепчет она. — Я познакомилась с бабушкой. Мамой Никки. Она говорит, что не была идеальной матерью. Но бабушка она замечательная. Испекла печенье и принесла мне в гостиницу. Хочет научить меня вязать. Сказала, что я красивая, как только меня увидела, и я поверила ей, как не верила никому. Говорит, Никки запретила навещать ее в тюрьме, поэтому каждую неделю она молилась за нас у моей могилы на кладбище. Странно звучит. У моей могилы.

Я похоронила там прядь своих волос. И металлический полумесяц.

— Я видела твою бабушку на кладбище в день твоего рождения, — подтверждаю я. — Возможно, эта банальность — не то, что ты хотела бы услышать прямо сейчас, но моя мама всегда говорила, что не следует искать смысла во всем плохом, что с нами случается, но все плохое, что с нами случается, требует осмысления. Хотелось бы верить, что это так.

Элис разглядывает ровные пики и спады на моем сердечном мониторе.

— Надеюсь, у меня получится. Но моя мама, та, что меня удочерила,

и которая, как я думала, никогда мне не солжет, вовсе не считает себя виноватой. Оправдывает все, что случилось. Они с папой сказали, что удочерение было немного... немного сомнительным, но что меня им послал сам Бог, потому что у мамы было подряд шесть выкидышей, к тому же их уверили, что с ребенком плохо обращаются. Когда они меня забирали, моя голова была обрита налысо. Теперь я знаю: это сделали, чтобы никто меня не узнал. Адвокаты пытаются устроить сделку о признании родителями вины, чтобы их не посадили за использование подозрительных каналов при удочерении. Я думаю, они действительно понятия не имели, что я — это Лиззи. Вот так-то.

Они вытирает соплю под носом. На ее лице полуженщины-полуребенка застыла боль.

— Почему я чувствую себя виноватой? — обращается ко мне Элис. — Почему у меня такое чувство, будто я должна перед всеми оправдываться? Прости, что вываливаю все это на тебя. Просто у нас с тобой есть... есть связь. Когда я впервые увидела тебя в твоем доме, мне показалась, я тебя узнала. Не твое лицо, узнала тебя. Я сошла с ума?

— Не думаю.

— Я всегда чувствовала себя не такой, как все. Как будто отдельно от своей семьи. С каждым годом становилось все хуже. Возможно, это меня сломало. Возможно, осознание того, кто я теперь, еще меня сломает. Я всегда буду пряничной девочкой, кости которой замурованы в стене жуткого старого особняка. Что бы сказали люди, узнай они, что я стояла на полу особняка и не могла вспомнить, с чего все началось? В социальных сетях уже появились теории заговора.

— Воспоминания редко ведут себя хорошо, — осторожно отвечаю я. — Как и мои... видения. В половине случаев воспоминания — всего лишь игра воображения и опьянение. Почти у пятидесяти процентов первое детское воспоминание ложно на все сто. Тут ты точно не одинока. Три года — возрастная граница для памяти. Ты должна дать себе передышку.

— Значит, ты тоже не помнишь ничего из своего детства.

— Со мной все по-другому. Я помню слишком многое.

— Что мне делать? — шепчет она. — Ты можешь... увидеть что-нибудь... про меня?

— Не сейчас. И не так. Если задать прямой вопрос, ответа, скорее всего, не дождешься. Пытаешься наколдовать голубя, а выходит воробей или стрекоза. Голубь появится, когда захочет. Но у меня есть соображения насчет того, что тебя ждет. Ты распутаешь этот новый клубок отношений. Пройдешь курс психотерапии, который поможет гораздо меньше, чем время — много времени, — которое потребуется для того, чтобы ты исцелилась. Ты вырастешь сильной, Элис. Уверена, куда бы ты ни пошла, люди, которые любят тебя, последуют за тобой.

— Спасибо, — говорит она. — За то, что выслушала. За то, что меня увидела. — Она, внезапно успокоившись, откидывается на спинку стула. — Я слышала, скоро тебя выписывают. Чем займешься?

Мимо ее милого личика я смотрю на звездчатые цветы на подоконнике, поникшие, увядающие.

— Я собираюсь найти пропавшую девушку, которой повезло меньше, чем тебе, — отвечаю я.

Я свободна. По крайней мере, от больничных оков.

Моя голова по-прежнему похожа на яйцо, которое безжалостно колотили. Я открываю дверь в мамин дом, и меня встречает легкий лимонный аромат эфирного масла, которое Бридж называет «воздушным леденцом». Кажется, на призраков, которые встречают меня обычно, оно подействовало, как спрей на ос.