Ночная духота
Шрифт:
Я пригладила волосы.
— Я позировала с длинными волосами.
— Зачем ты подстриглась? — сделала мать свой первый комментарий относительно моей внешности.
— Волосы надоели. В Калифорнии жарко.
Тогда она не спросила меня про причину моего приезда и отсутствие работы. Родители вообще пытались говорить со мной на отвлечённые темы, словно боялись спросить, надолго ли я к ним. Быть может, я им мешала, хотя полностью освободила мать от детей. Лишь еду я не готовила, потому что не умела. Но наконец мать спросила меня, найдя исчирканные до последней страницы альбомы для рисования, что я собираюсь делать.
— Я не хочу возвращаться в маркетинг, и дизайн меня тоже не интересует. Я хочу попробовать
Я сама желала поверить в такие свои планы. Мой ответ должен был удовлетворить её, хотя мой распорядок дня казался ей более чем странным.
— Дети целый день в школе. Почему ты не можешь работать днём?
— Привычка. У всех творческих людей присутствуют странности.
На какое-то время мой ответ удовлетворил её, пока отец однажды не поймал меня ночью рисующей почти в полной темноте.
— Что это?
Объяснять особо не пришлось. Я рассказала про упражнение — рисование с закрытыми глазами. Отец съел мой ответ. Другие вопросы последовали через месяц, когда родители попривыкли ко мне.
— Ты уже знаешь, что Саша вернулся в Сиэтл? Его мать явно расскажет, что ты тоже здесь. Может, вам встретиться?
Родители ничего не знали о нашем романе, но сейчас нас явно пытались свести именно для него. Я попыталась проигнорировать вопрос, но Саша сделал первый шаг. Ему дали мой телефон. Он позвонил. Я с радостью согласилась встретиться с ним. Ещё до того, как увидела его за рулём, когда он заехал за мной вечером, я знала, что пересплю с ним. Я должна была доказать графу, что способна что-то почувствовать после всех его махинаций. Я специально пошла в ирландский паб. Пинта пива и две стопки виски ирландцы считают прекрасным началом свидания.
— Ты пьёшь?
Я не смогла понять, чего больше было в Сашином вопросе: удивления или осуждения. Впрочем, на устои его внутреннего мира мне было плевать. На кону стояла моя жизнь, которая не желала начинаться. Мы говорили с ним по-английски о моих планах, я повторяла сказанное ранее родителям, добавляя, что на самом деле ещё не решила, чего хочу. Умолчав при этом про тонкую деталь — я не знаю, чего от меня ждёт один конкретный почти что человек.
После получения посылки от Софи я отправилась в художественный магазин и с тех пор упорно пыталась нарисовать портрет господина Сенгелова. Не только глаза не удавались мне, а все, будто я и вправду позабыла, как он выглядит. Нет, граф снился мне всякую ночь то в образе бедного студента Антоши Сенгелова, то статного представителя Пушной компании в Монтерее, то Дона Антонио в украшенном серебряными нитями чёрном сомбреро, то в образе индейца в набедренной повязке из заячьей шкуры, то усталого француза, перебирающего клавиши рояля, то Антона Павловича, раскрывшего на коленях альбом… И вот этот последний качал головой: ничего у тебя, Катенька, не получится.
Только я продолжала упрямо зарисовывать свои сны. У меня получилась уже целая графическая новелла, в которой присутствовали и иные образы… Я нарисовала Габриэля, Алехандро, Тересу и Аниту. Фотографии этих двух женщин я отыскала в калифорнийском архиве, а вот Марию-Круз срисовала с рисунков русской экспедиции — кто знает, быть может, я даже знакома с их автором. Я снова взялась за испанский, придумывая диалоги своим рисованным персонажам. Только мне везде хотелось написать «Te quiero»… Но я не писала, потому что не нарисовала себя, а признание в любви принадлежало мне. Я понимала, что люблю Антона Павловича безумно и разрушительно, но избавиться от наваждения не могла и надеялась, что ирландский паб поможет мне отвлечься на другого мужчину, на живого!
— Может, ко мне?
Я кивнула. Саша не вернулся к родителям. Он снимал квартиру. Когда он отошёл, чтобы быстрее оплатить счёт, я прикрыла глаза и сказала про себя: «Я
— Es un regalo para ti. («Это подарок для тебя» исп.)
— Gracias, — отозвалась я, протягивая руку к свёртку, не зная ещё, что найду там, и не понимая, отчего незнакомый вампир дарит мне подарок. Я замерла, не в силах согнуть пальцы — передо мной лежали купленные Клифом серьги, которые остались на костре. Пока я медлила, незнакомец продел серьги мне в уши — по странной случайности я оставила свои дома. Или никакой случайности не было? Разве бывают случайные встречи с вампирами?
— Ты хочешь, чтобы я что-то передал Габриэлю? — продолжал вампир по-испански.
Я покачала головой, но потом поспешила сказать:
— Скажите, что с собакой всё хорошо, а дудку я случайно сломала.
— Передам, — вампир поднялся из-за стола, забрав смятую упаковочную бумагу. — Доброй ночи, Екатерина!
И удалился, забрав с собой мою надежду на добрую ночь. Это предупреждение? Что это? От слёз меня спас Саша. Лицо его было тёмным. Он ревновал, чёрт его дери. Только не спросил ни про незнакомца, ни про серьги. Не успел.
— Саша, давай не сегодня, — сказала я настолько твёрдо, что любой дурак должен был понять, что «не сегодня» значит «никогда ». — Мне только что сообщили о смерти одного очень хорошего знакомого. Отвези меня домой. Или, знаешь, я лучше вызову такси.
Я выбежала из паба и остановилась только через два перекрёстка. Я больше не дрожала. Значит, вокруг не было ни одного вампира, а мне думалось, что посланник Габриэля что-то не досказал. Мне обещали свободную от вампиров жизнь. Мне лгали. Приходилось смириться с тем, что монстры никогда не исчезнут из моей жизни.
Сейчас был октябрь, а в конце сентября я получила ещё одну посылку. На коробке рукой Лорана был написан адрес получателя. Внутри лежала записка всего в шесть слов: «Вдруг ты хочешь услышать его голос ». Без обращения и подписи. К чему лишние формальности? Дрожащими руками я схватила бобину и на следующий день бросилась в музыкальный магазин в надежде, что там мне смогут её оцифровать. Через день в магазине меня встретили пятеро бородатых мужиков рокерского вида. Их интересовал лишь один вопрос: откуда у меня запись концерта Клифа? Они уже позвонили единственному оставшемуся в живых музыканту этой группы. Тот ответил, что запись была у Клифа, но когда тот пропал вместе с женой, запись исчезла. Зачем было что-то выдумывать? Я сказала почти правду. Мне её отдал один индеец, отцу которого Клиф оставил сумку с бобиной. О ней благополучно забыли, пока мы недавно не принялись разбирать старые вещи. Я попросила у них оцифровку для личного пользования и сказала, что права на бобину принадлежат, скорее всего, этому самому ещё живому музыканту.
Я слушала голос Клифа и ревела, ревела горючими слезами. Я знала, зачем Лоран послал мне бобину. Нет, не для того, чтобы мир вновь услышал голос Клифа, хотя сам Клиф был бы счастлив, а для того, чтобы я попыталась забыть его приёмного отца, Антона Павловича Сенгелова. Лоран, милый мой Лоран, как бы мне хотелось тебя увидеть, мой младший братик, но на посылке не был указан обратный адрес, а в записке не было и намёка на желание встретиться.
Сейчас, стоя на ночной улице, я поняла, что серьги — это второе напоминание о Клифе. Значит, придётся ждать третьего… И я с удовольствием буду его ждать. Быть может, оно станет моим освобождением от графа.