Ночная духота

Zella

Я кивнула.

— Тогда прощай.

— Я думала, вы останетесь со мной ещё хотя бы на полчаса…

Он молча вышел в гараж и сел на пассажирское сиденье микроавтобуса.

— Катенька, зачем ты хочешь знать про Аниту? — спросил он, когда я пристегнула ремень безопасности.

— Я так мало о вас знаю.

— Тебе легче будет меня забыть.

— А я не хочу вас забывать.

— А я хочу, чтобы ты меня забыла.

— Тогда расскажите про казнокрада Сенгелова и жгучую брюнетку Аниту.

В его взгляде читалось согласие. Я дрожащей рукой завела машину, на мгновение обернувшись к чёрному гробу, занявшему половину микроавтобуса, и потом взглянула обратно на графа, в ногах которого лежал мой рюкзак. Мы отъехали от дома. Я даже не взглянула в зеркало заднего вида. Я попрощалась с Калифорнией в темноте пустого сна.

— Англичане, французы, американцы да и сами испанцы превратили Монтерей в настоящий портовый город, в котором, как и в любом

порту, должен был быть бордель, но его не было, как не было даже гостиниц. Команды спали на кораблях, путешествующие торговцы находили приют в миссиях, где за пару песо индейцы предлагали им своих сестёр, жён, дочерей… У них никогда не было строгой морали и навязанная им религия не изменила их образа жизни — однако теперь это было настоящей торговлей. Кто был расторопнее, приводил жён в порт, чтобы получить с матросов побольше. Мир мужчин жесток, Катенька, но мы и платим за свою похоть. Европейцы в итоге перезаражали всех женщин сифилисом. У русских тоже было представительство в Монтерее. Там был офис, склад и подобие квартиры, за которой кто-то должен был следить. И я взял себе девочку, звали её Мария-Круз. Хотя ей было уже четырнадцать, никто её не коснулся, так как почти всю жизнь она провела в доме начальника таможни, сначала играя с его детьми, а потом учась у его жены плести кружева. Я быстро завязал дружеские отношения с половиной испанской аристократии калифорнийской столицы, блистая пансионными знаниями. И, конечно, стал на короткой ноге с семейством начальника таможни. Все вопросы решались после плотного ужина и сигар с бренди. У его жены была замечательная сестра, которая прекрасно пела и всегда радовалась, если я мог ей подыграть. Муж её был англичанином, за которого отец отдал её, когда тот был успешным торговцем, но фортуна быстро от него отвернулась, и в то время он стал единственным учителем для молодой калифорнийской аристократии. Его прежними связями я и пользовался, втеревшись в доверие как недавний европеец. Вместе мы зачитывали до дыр бостонскую прессу, если там был напечатан новый рассказ Эдгара По, иногда я немного преподавал в его школе. Анита была одной из моих учениц, я учил её французскому, но я забежал вперёд, не так ли?

Я кивнула, не отрывая взгляд от дороги, боясь любой ремаркой заставить его замолчать.

— Однажды вечером, когда я музицировал, его жена показалась мне особенно грустной. На мой вопрос она ответила, что не желает отправлять Марию-Круз ни в миссию, ни в деревню. Она говорила, что девочка Божье дитя, чистое как душа новорожденного. Ещё бы, она сама была ангелом, потому что прощала своему англичанину открытые измены и сам факт, что его чуть ли не силой вернули к ней из Лимы, когда стало ясно, что удерживают его там не торговые дела, а роман с англичанкой. Вернул его тесть обещанием выплатить все его долги. Он по-своему любил Тересу и детей, но мы с ним умели погулять. Я никогда не ходил в миссию, было достаточно нанять кого-то там в приходящие горничные. Индейцы-неофиты никогда не видели денег, в обмен на свою работу они получали в миссии лишь еду и одежду, потому горожане нещадно эксплуатировали их, платя святым отцам гроши. Я не мог дать этим барышням денег, потому что они не могли их потратить, но я всегда старался подарить хотя бы бусы, которые они обожали… Когда Тереса попросила меня взять к себе Марию-Круз, я хотел отказаться, потому что не смог бы тогда приглашать милых горничных для себя и её мужа. Но потом посчитал это знаком свыше и прекратил рисковать с индейскими барышнями. У нас в конторе не было лишнего угла для Марии-Круз и всякую ночь я отсылал её обратно в дом таможенника, но однажды оставил на ночь. Тереса явно злилась на меня, перестала петь со мной, и когда в очередной раз мне надлежало отлучиться в Колонию, я сказал себе, что найду там своей барышне мужа. И нашёл, но Тереса закатила настоящий скандал, призывая на мою голову все небесные кары — она не могла позволить Марии-Крус выйти замуж за православного, коими были наши алеуты.

— А сама Мария-Круз?

— А её никто не спрашивал. Потом настал мой черёд отлучаться в Лиму. Я не понял, что моя барышня ждала ребёнка, а остальное ты знаешь…

— А Анита?

— Это другая история. Отец Тересы был одним из самых влиятельных торговцев в Калифорнии и считал меня слишком хорошим, чтобы оставлять на службе русским. Он предложил мне свою младшую дочь в обмен на мои торговые связи — предлагал пай в семейном бизнесе. Аните только исполнилось тринадцать, она была хороша и умна, и сказала любимому папочке, что будет счастлива со мной. Во всяком случае Тереса именно так передавала мне её слова. Я долго тянул с ответом — это предложение стало громом среди ясного неба. Я вдруг понял, что безумно влюблён в эту девочку, но на кон ставилась вся моя жизнь — я был на хорошем счету в Компании, у меня появились деньги, и главное — я начал подумывать о возвращении в Петербург. Женитьба на Аните приковала бы меня цепями к Калифорнии, навсегда превратила в Дона Антонио и… Мне предстояло перейти в католичество, и Тереса

была готова стать мне крёстной матерью. Отец Аниты ждал ответа. И Анита ждала ответа. Теперь мне было дозволено танцевать с ней, а однажды украдкой она подарила мне поцелуй. Он решил всё, и я официально попросил её руки, когда отец приехал по делам из Санта-Барбары в Монтерей. Анита покинула дом сестры и отправилась с ним к матери, чтобы та дала ей наставления в семейной жизни. Больше я её не видел.

— Почему? — спросила я, когда с его последнего слова прошли пять минут.

— Я поехал в Колонию, чтобы сообщить о своём уходе. Тогда и вскрылись недоимки, и мои слова о необходимости взяток не были восприняты всерьёз. Они продержали меня под арестом две недели, пока не пришёл компанейский корабль, но прежде, чем отправиться в Россию, ему надлежало зайти в Монтерей для погрузки. За день до отплытия из Монтерея в Ситху мне стало очень плохо, но я не предал тому значения, считая небольшим отравлением. Думал, что дождусь возвращения судового врача, который ночевал в городе, но не дожил до утра. Падре не дал разрешения на захоронение на кладбище миссии, потому что я не был католиком, но Тереса, её муж и начальник таможни вынудили падре дать разрешение закопать моё тело хотя бы за оградой. Наш корабль должен был отплывать. Они оставили моё тело испанцам. Те меня похоронили, а потом Габриэль оживил…

— Как?

— А это тебе знать не обязательно.

— И?

— Я уехал подальше от Монтерея и Санта-Барбары. Я боялся, что могу убить Аниту, хотя Габриэль и научил меня утолять голод не людьми, но мы, европейцы, по натуре слишком жестоки, и смерть лишь усиливает наши звериные качества. Чтобы любимая дочка не шибко горевала о русском женихе или больше для процветания бизнеса через полгода отец выдал Аниту замуж за бостонца, но тот обманул надежды тестя, бросил бизнес, решив, что заработал достаточно, и увёз молодую жену в Массачусетс, где она родила ему трёх детей. Она могла бы родить и больше — семнадцать, как её мать, но американская семья её мужа попросила Аниту остановиться и отправила доучиваться в школу, чтобы она хотя бы научилась писать по-английски. Думаю, французский ей не пригодился. Ты довольна моим рассказом?

— А Алехандро? — едва выдохнула я. — Он пытался вас убить, я слышала это на церемонии…

— Совсем не из-за сестры. Это случилось раньше смерти Марии-Круз. Я обыграл его в кости. И при жизни он смирился с решением Габриэля. Удивительно, насколько живой человек не в силах разглядеть вампира. Я принимал Габриэля за живого, когда ходил к ним в деревню рисовать…

— Вы жалели о смерти Марии-Круз?

— Нет, это стало облегчением. Я не жалел и о сыне. Я знал, что такое жизнь байстрюка. А на его матери я никогда бы не женился, у меня не было силы духа отца. Я жалел об Аните. Её единственный поцелуй я запомнил на всю жизнь.

— И вы уехали в Париж?

— Не сразу, у меня не было ни гроша в кармане. Я жил с индейцами в Санта-Крузе, чтобы не попасться случайно на глаза знакомым в Монтерее. Потом началась золотая лихорадка, и я перебрался в Колумбию, пока в городок не набежало золотоискателей. Годы летели быстро, я накопил денег и перебрался на восточное побережье, где встретил Дега и его семью… Потом отправился с ним в Париж. И с тех пор я парижанин. А теперь припаркуйся где-нибудь. Время проститься.

Две минуты, пока я искала, где остановить машину, граф молчал, потом, не говоря больше и слова, перебрался назад, но крышку не захлопнул.

— Катенька, ты не мёртвая ветка можжевельника. Габриэль научил меня выбирать живые.

Когда я склонилась над графом, его глаза уже были закрыты, и выглядел он обыкновенным покойником. Я позвала его тихо, потом настойчивее, но он больше не отозвался. Я склонилась к его лицу и запечатлела на лбу короткий поцелуй.

— Спасибо вам, Антон Павлович, — прошептала я, но он не возмутился упоминанию своего забытого имени.

Лицо его застыло в безмятежности смерти. Я опустила крышку гроба, повернула ключ, кликнула до сих пор мертвенно-неподвижно сидевшую в кресле собаку, решив выгулять перед полётом. В ближайшую урну я опустила ключ, борясь с желанием открыть гроб и заставить господина Сенгелова взглянуть на меня в последний раз. Моя калифорнийская жизнь закончилась.

========== Глава 38 ==========

Вокруг сновали сотни людей, но я не видела и не слышала их. Внутри разлилась пустота, заполнив собой всё, что когда-то умело чувствовать. Кажется, после змеи я была живее. Прощальный поцелуй убил во мне что-то очень важное, надежду стать кому-то нужной. Где-то в подсознании я всегда верила, что граф заботится обо мне не из-за скуки и жалости, но прощание доказало обратное. В голове отчётливо прозвучали слова Лорана, что если я не составлю для его отца культурную программу, мне придётся развлекать его самой. Должно быть, до встречи с индейцами он действительно развлекался моими проблемами и, лишь столкнувшись лицом к лицу со своим создателем, вытащил меня из сплетённой Клифом паутины. Или всё же Клиф сам отпустил меня? Или, если верить словам Габриэля, мой живой дух победил двух мёртвых…