Ночная духота

Zella

— Не испытывай моего терпения, я перестал контролировать себя. Ты разбудила во мне живого человека с его обидами и злостью. Я никогда прежде не поднимал руки на женщину, никогда… Нет, я вру, — теперь его пальцы сжимали мне щеки, заставляя приоткрыть губы, будто в ожидании поцелуя. — Однажды я ударил женщину, женщину, которая подарила мне жизнь. Я ударил собственную мать за то, что она не вышла замуж за моего отца. За то, что я на всю жизнь остался байстрюком. Я никогда не знал, что отец раньше был женат и что жена его умерла в родах, родив мёртвого ребёнка. Мы жили в Пскове, в небольшом доме, и я никогда не понимал, что мать иного сословия и на самом деле всего лишь экономка — мне казалось, что она просто не доверяет

челяди и потому желает за всем следить. В семь лет меня отправили в пансион, потом меня забрала к себе тётка в Петербург, чтобы я учил двух её сыновей, потом я поступил на курс живописи и вернулся домой лишь на похороны отца. Он оставил мне письмо, в котором уверял, что безумно любил мою мать, но так и не склонил её к замужеству, потому что та не считала себя ему ровней. Там были бумаги, в которых он признавал меня сыном и оставлял наследство. Я швырнул это письмо в лицо матери и, не знаю, как дотянулся до её лица. Мне было стыдно. Настолько стыдно, что я выбежал, не простившись, и на собственной лошади добрался до Петербурга, бросил курс, сменил имя, потому что мне казалось, что все знают про то, что я байстрюк… Наследства, как сама понимаешь, я не получил. Тётка позаботилась о том, чтобы прикарманить все деньги брата. Матери я больше не видел. Даже не знаю, когда она умерла и где доживала последние годы. Я скитался по чужим домам, прикидываясь студентом, но воспитанники мне быстро надоедали. Я пытался рисовать в театре. Однако ни одна постановка, в которой я работал, так и не получила одобрения цензора. Где меня действительно ценили, так это в Кунсткамере, потому что я хорошо делал чучела. Там меня и заметил господин Врангель и забрал с собой в Ново-Архангельск, а потом в Калифорнию, откуда я уже не вернулся…

Наконец граф отпустил меня и по счастливой случайности я рухнула на кровать, а не на пол. Он отвернулся, но я знала, что уходить он не собирается.

— Нет, продолжения не будет! — граф остался стоять ко мне спиной. — Тебе не нужно это знать, а мне — вспоминать. Ты не станешь писать роман, потому что не сумеешь запустить мельницу на первой странице. Не сумеешь. Тебе жалко меня, а я не достоин жалости. Никто не достоин жалости. Особенно ты, потому прекрати себя жалеть.

— Антон Павлович, отчего вы помогли мне? Оттого, что я тоже русская?

— Нет, — он медленно повернулся ко мне, но не сделал и шага к кровати. — Потому что я — русский. А мы, русские, любим бедненьких и сиротинушек. Мы получаем удовольствие от помощи униженному, потому что нас не научили радоваться чужому успеху. Ему мы только завидуем. Ну вот заставь меня позавидовать тебе, потому что жалеть тебя я устал. Смертельно устал.

Он вновь ухмылялся, став прежним графом дю Сенгом. В нём не осталось ничего от Антона Павловича Сенгелова, который чуть ли не рыдал в моих объятьях ещё минуту назад.

— Так вы никакой ни граф, Ваше Сиятельство, — попыталась улыбнуться я.

Он поднёс палец к губам.

— Никому ни слова. Это наш с тобой маленький секрет. Графом не был даже мой отец, а я, получается, даже не дворянин. Только Пушная Компания этого не знала, а так бы комендант приказал просто высечь меня за казнокрадство, а не отправил на суд в Архангельск. Господину Сенгелову удалось сбежать с корабля в Монтерее и больше его никто не видел.

— Так будет продолжение истории? — в моих глазах явно светилась надежда. Его лицо смягчилось, он стал прежним, из тех трёх прекрасных дней, которые предшествовали злосчастному музыкальному салону в особняке миссис Винчестер.

— Нет, Катенька. Поверь, ты не хочешь этого слышать. Каталина зря рассказала тебе про ребёнка.

— Мария-Круз — это та женщина, которую вы любили при жизни?

Лицо вампира на миг стало неподвижным, но потом губы сложились в ответ «нет».

— Расскажите мне о ней. Я хочу ей позавидовать.

—

Тебе не надоело завидовать, а? То Джанет, то Аните…

— Теперь я знаю имя, — я пыталась улыбаться, видя добрую улыбку на его лице. Я не знала, зачем мне эти знания, я просто хотела почувствовать его рядом, прежним, заботливым. Только длинная беседа бок о бок на этой кровати могла вернуть мне спокойствие. Он вдруг стал безумно близким, заговорив по-русски, и я не могла понять почему…

— И больше тебе не следует знать ничего. Впрочем, я могу сказать тебе, что все мои женщины были жгучими брюнетками, потому ты бы не имела со мной живым никаких шансов. Я предпочитал рисовать углём, — он замолчал на мгновение. — Ложись спать. Я подниму тебя в полночь, чтобы ты не спешила на таможне с моими документами.

— А машина? — Я чуть не вскочила с кровати, но граф оказался рядом и придавил меня обратно к матрасу. — Машина… — Я видела его лицо совсем близко и ждала поцелуя, но услышала лишь слова:

— Мне всё же пришлось прибегнуть к помощи ещё одной блондинки. Софи пригонит машину, и ты просто оставишь её на стоянке аэропорта.

— Вы обо всем позаботились, Антон Павлович.

— Не называй меня так. Не называй меня даже Антуаном. «Ваше Сиятельство» больше подойдёт для нашего прощания.

Я всё ждала поцелуя, но граф поднялся с кровати и направился к двери, бросив не оборачиваясь:

— Я не собираюсь исповедоваться перед тобой. Хороших сновидений.

Я сжалась от его слов, боясь закрыть глаза и погрузиться в неведомую мне жизнь. Но сил не было, глаза слипались и, свернувшись калачиком под одеялом, я вскоре заснула, чтобы провести последнюю ночь в доме Лорана в чёрной пустоте.

— У тебя есть ровно минута, чтобы одеться. Завтрак стынет.

Я вскочила с кровати, но графа уже не было в комнате. Одежда, немного примятая, осталась лежать в ногах кровати, но к ней добавился мой рюкзак. Я бросилась в ванную и решила заодно почистить зубы, не уверенная, что у меня будет время зайти в ванную после завтрака. Я взяла с собой лишь самое необходимое, что поместилось в рюкзак, оделась и закрепила передние пряди солнцезащитными очками.

— Отчего вы не поехали в Форт-Росс, у нас ведь было на это время? — спросила я, отодвигая в сторону пустую тарелку. Омлет, как всегда, оказался выше всяких похвал.

— У меня не осталось тёплых воспоминаний. Меня выгнали оттуда с позором, хотя в сущности я радел об успехе Компании.

— Крадя из её казны?

— Я не крал, я давал взятки испанцам, чтобы они покупали только у нас и взимали меньше пошлин. Такие были правила торговли, они не изменились до сих пор, кажется… Я немного получал назад, самую малость…

— Вы же художник?

— В Ситке я был ещё художником, зарисовывая быт алеутов, а сюда Врангель взял меня уже в качестве торгового представителя, потому что я продолжал хорошо смотреться в сюртуке, знал языки, особенно латынь. Церковный язык мог расположить к нам святых отцов, которые держали под контролем продажи что воловьих шкур, что пшеницы. В пансионе я вызубривал латинские тексты, никогда не думая, что они пригодятся мне в жизни. Всегда считал, что эта зубрёжка лишь бережёт мою спину от розог. Впрочем, в Колонии я мечтал о розгах. Но ты нагло лезешь мне в душу, а туда я не собираюсь тебя пускать.

— Я не спрашиваю про Аниту…

— Потому что ждёшь, когда я сам расскажу, а я не расскажу… Мне нравится смотреть, как ты краснеешь, я уже подобрал палитру для портрета своей крестьянки. А волосы тебе всё же лучше отрастить…

Я кивнула и допила кофе.

— Кто покормит змей? — спросил граф. — Ты или я?

Мой взгляд говорил за себя. Граф улыбнулся.

— Я уже позаботился о них. Лорану не в чем будет меня упрекнуть.

— Как он?

— Должно быть, хорошо. Во всяком случае, хуже, чем было, не будет. Ты готова?