Ночная духота
Шрифт:
«Маргарита» не желала заканчиваться, вызывая уже приступ тошноты. Пальцы оставались намертво приклеенными к бокалу. Я смотрела на обсыпанную сахаром кромку и думала: Дега, Эдгар Дега… Почему вновь Дега? Граф неспроста сказал, что я не понимаю его слов, даже сказанных по-английски. Его фразы нельзя воспринимать буквально. Он читал меня утром, подобно книге, раздевая мою память, словно кочан капусты, и перед роялем я стояла уже в виде кочерыжки — горькая и неинтересная. От этих мыслей и выпитого коктейля ноги отяжелели, и я засомневалась, что сумею вылезти из-за стола. Осталось десять минут, только десять минут, чтобы понять, на что намекал граф. Может,
Декабрь, чёртов декабрь… Не моросило, но было настолько холодно, что даже в машине хотелось натянуть перчатки, намотать шарф и надвинуть на лоб шапку. Зимой темнеет раньше шести, а после разрыва с Клифом я стала до безумия бояться темноты, потому приходила на работу раньше всех, чтобы уйти за два часа до официального отбоя, а когда приходилось задерживаться на вечерние совещания, старалась выйти из здания с группой людей, чтобы не оказаться на парковке в одиночестве. Я проверяла машину как параноик — заглядывала в багажник и за сиденье. Стала запирать дверь на замок и цепочку, хотя понимала, что это не остановит Клифа и ему подобных. Только моим мозгом в тот год владела не логика, а животный страх, всю полноту которого я вновь ощутила сейчас, готовясь к неизбежному тет-а-тет с вампиром.
После исчезновения Клифа я старалась проводить выходные в компаниях или хотя бы в людных местах. В то воскресенье я выбралась в Сан-Франциско на выставку скульптур Эдгара Дега. Я оделась тепло, уверенная, что придётся выстоять часовую очередь. На выставку картин Марка Шагала я простояла аж три часа. Однако не пришлось ждать и минуты. Дега не так популярен, как неудавшийся студент Серовки. Действительно половина моего офиса, когда я предложила сходить в музей вместе, честно спросили, а кто это вообще такой? Правда, что скрывать, я сама не знала, что великий француз — о, нет, американец, как считает граф дю Сенг — ваял скульптуры. Дега ассоциировался у меня только с балеринами и купальщицами.
На выставке, как всегда, было море русских, и я с радостью поймала себя на мысли, что больше не дёргаюсь при звуке русской речи и не оборачиваюсь к бывшим соотечественникам. Впрочем, работы скульптора настолько захватили меня, что я перестала слышать и английскую речь.
— Извините за беспокойство, — похоже это было сказано не в первый раз. — Я хочу подойти к стенду поближе.
Я извинилась и, не поднимая глаз, попятилась, не обратив внимания, откуда звучал голос, и тут же уткнулась спиной в грудь говорившего. Смутилась ещё больше и, обернувшись, произнесла извинения, глядя в небесно-голубые глаза молодого человека, одетого, как и я, слишком тепло для протопленного музея. Мне было лень оставлять одежду в гардеробе, а он явно щеголял цилиндром времён Дега и красным шарфом, накрученным в три оборота вокруг шеи. На лице щеголя лежал явно лишний слой пудры, а губы были аккуратно подведены тёмной помадой. Он отлично вписывался в колорит Сан-Франциско — Фриско ещё со времён хиппи облюбовали представители секс и арт меньшинств.
— Не надо уходить. Давай вдвоём посмотрим, я не люблю бродить в музеях в одиночестве, — улыбнулся молодой человек белозубой улыбкой и вальяжно заправил за ухо светлую прядь длинноватого каре. — Как тебе эта балерина в пачке? Ты можешь представить эту скульптуру в воске? Каких трудов стоило отлить её в бронзе, верно?
Я оставила вопросы без ответа, потому что с ужасом глядела в чёрный провал окна, не понимая, что так долго делала
— Не он же отливал, — сказала я, желая быстрее пробраться к выходу, чтобы уйти с толпой.
— Конечно, не он, — остановил меня голос молодого человека в цилиндре. — Бронза — это материал для вечности. Эдгар Дега создавал не скульптуры, а лепил наброски. «Завершённая работа — это концепция скульпторов, а я художник», говорил он. Однако воск не работает даже для художника. Он слишком непрочен. Дега вставлял в руки и ноги проволоку, чтобы придать желаемую форму, но победить природу воска не сумел. Фигурки ломались, он их переделывал, они опять ломались, а он не сдавался, получая удовольствие не от результата, а самой работы. Удовольствие, понимаешь, о чём я говорю? — Я молча кивнула, смотря поверх его плеча на пустой проём двери. Мы остались в зале одни. — А вот ты явно слушаешь без удовольствия. И я надеюсь не потому, что я несу чушь, а просто тебе хочется кофе, а кафетерий уже закрыт.
Я совершенно не думала о кофе, но решила не расстраивать незнакомца в цилиндре и кивнула. Он улыбнулся, я улыбнулась в ответ.
— Я бы мог рассказать тебе много того, чего не написано на стендах. Жаль, что музей закрывается через пять минут.
— Можно прогуляться по заливу.
Приглашать совершенно незнакомого человека на прогулку в темноте могла лишь безумная девушка, которая холодела от одной только мысли оказаться в ночи одной. Я бессознательно сунула руку в сумку, чтобы вытащить флакончик с валерианой, так как сердце стало предательски выбивать барабанную дрожь.
— Слишком темно для прогулки, — обладатель красного шарфа поджал подведённые губы. Так красиво меня ещё не отшивали. Но тут он добавил: — Как ты смотришь на то, чтобы сходить вместе на выставку работ Ив Сен-Лорана в следующее воскресенье? Обещаю приятную беседу, потому как знаю о моде много больше, чем о старике Дега. Я не очень люблю живопись. В ней природа мертва — и её останки украшает фантазия художника. Платье же призвано украсить живую природу — человека. Сделать человека прекрасным намного важнее украшения безучастных стен. Однако мода ещё более недолговечна, чем воск, потому что её носитель стареет и исчезает. А если и не стареет, то просто исчезает… И это великое искусство удержать подле себя женщину, и владеют им единицы мужчин. Остальные лишь хватают за руку и не дают женщине ускользнуть…
Мы смотрели друг другу в глаза, и я вздрогнула, когда почувствовала его пальцы на своих, но соприкосновение было кратким, его рука скользнула вверх по моей куртке и упала вдоль его плаща.
— У тебя очень красивый шарф. Уверен, ты сама его сваляла — прекрасное сочетание красной шерсти и зелёного шелка — кровь и молодость, смерть и возрождение…
Его длинные пальцы с аккуратным маникюром вновь коснулись моего шарфа и расправили шелковые складки. В тот момент я превратилась в одну из статуй горе-скульптора — такую же несуразную и скукоженную, с прихлынувшей к лицу кровью.
— Как сказал кутюрье Мишель Кляйн, одежда должна быть продолжением тела, она должна позволять ему жить. Иначе она пуста, подобно смерти…
Рука незнакомца соскользнула медленно по моему шарфу и перекинулась на его собственную красную змейку. Через мгновение я ощутила в своей руке острый уголок визитки.
— Я освобожусь в воскресенье только ближе к вечеру, потому не смогу встретить тебя в городе. Приходи прямо в музей, насладись выставкой, и я непременно найду тебя в залах около пяти, потом прогуляемся по парку.