Новый учитель
Шрифт:
Отец хотел было что-то возразить, но Глеб его опередил.
– Дмитрий Леонидович, давайте отойдём на секундочку, - сказал он. Аня догадалась, что Глеб хочет посекретничать о ней. В другой день она и обиделась бы на такое поведение, но не сегодня. Пускай шепчутся, строят догадки, Аня знала главное - всё у неё будет хорошо, она выйдет замуж за Глеба, и вместе они будут счастливы.
Глеб прикрыл за собой дверь в прихожую.
– Вы заметили, что у нее кожа и белки глаз желтоваты?
– спросил Глеб.
Астахов мрачно покачал головой. Ничего такого он не заметил.
– Я боюсь, у Ани гепатит. Тут откладывать
– Что это за гепатит?
– буркнул Астахов.
– Желтуха, Боткина. Неужели не слышали?
О желтухе он слышал. Отчего-то ученость Глеба вызвала раздражение.
– Я не видел никакой желтизны у неё на лице.
– А вы присмотритесь. В любом случае, падать в обморок для семнадцатилетней девушки ненормально. Нужно обратиться к врачу и чем быстрее, тем лучше.
Астахов немного поразмыслил над словами Глеба и затем кивнул.
– Ты прав, но знаешь, какой пропоица у нас на участке работает?
– Тогда позвоните в район, нагоните страха, пускай пришлют скорую. Лучше перестраховаться.
– Хорошо, пойду звонить. Пока побудь с Аней.
– Куда ушёл папа?
– спросила Аня, увидев, что с кухни Глеб вернулся один.
– Вызывать скорую.
Аня улыбнулась, как могут улыбаться только юные девушки.
– Глупенькие, вы так за меня переживаете, но это ни к чему. Всё будет хорошо, я же знаю.
Глеб подошел к краю постели, встал на одно колено, наклонился к ней низко-низко.
– Если с тобой что-нибудь случится, я никогда себе этого не прощу, - произнёс он.
– Никогда. Поэтому лучше перестраховаться, чем ждать, когда жареный петух клюнет.
Глеб выглядел таким уязвимым, слабым, расстроенным, что Аня не выдержала, поднялась на локтях и поцеловала любимого в его ярко-красные губы. Он ответил на поцелуй, нежно её обнял. Неизвестно, сколько времени они ласкали друг друга, но у Ани снова закружилась голова, обессиленная, она упала на подушку.
– Хватит, - прошептала она, - я хочу спать.
– Отдыхай, - отозвался Глеб откуда-то издалека, поглаживая её соломенные волосы.
...
Удары колоколов, пламя костра, несколько связанных мужчин валяются на земле, свернувшись калачиком. Ведут женщину, она вырывается, плачет, кричит. С неё сдирают длинную целомудренную юбку, стягивают панталоны и под коленом обнаруживают свернутую влажную тряпицу.
Из толпы выходит мужчина с безумными налитыми кровью глазами.
– Упырица!
– восклицает он.
– Ведьма!
Пламя костра дыбится, разевает свою красно-оранжевую пасть. То хрустят, прогорая дрова, или изголодавшийся огонь щелкает зубами?
Мужиков подхватывают с земли, все они без портков, а вокруг левого колена у них повязана влажная тряпица. Их тащат к костру. Они слабо дергаются, словно бы утратили надежду. Одного подносят прямо к пламени и бросают. Бешеные крики, он вырывается, падает на землю, но толпа острогами загоняет его обратно в огонь. Крики стихают.
Тоже самое повторяется со вторым, с третьим, четвертым. Доходит очередь и до девицы. Бледная, испуганная она уже не сопротивляется, с трудом крестится и читает слова какой-то молитвы.
– Побойтесь бога, - из толпы вырывается священник.
– Нехристи, что же вы творите! Хотите сжечь её, так первым меня в огонь бросайте!
Но беснующаяся толпа не слышит его, цепкие
Раздирающий душу крик, перекошенные, возбужденные гримасы толпы, разноголосый ропот. Палачи уходят, толпа растекается, костер гаснет, начинается дождь, пепел сгоревших в костре людей медленно оседает на землю. У кострища стоит ребенок - маленький грязный мальчик - и тихонько плачет.
Весницкий с трудом открывает глаза - свет из окна падает прямо ему на лицо и прерывает страшный сон. Широко раззявив рот, Павел Андреевич зевает, смотрит на часы, встает. Он уже несколько дней не выходил из дома, в который раз перечитывал журналы Глеба. Сегодня выйти придётся - продукты закончились.
После разговора с Астаховым старый учитель чувствовал себя разбитым и подавленным. Он сломлен, ему было стыдно показываться людям на глаза, он не мог осмелиться отнести Глебу журналы. Поэтому читал их снова и снова - истории о сожжении упырей в шестидесятых-семидесятых годах девятнадцатого века. Чудовищное явление имело место во время эпидемий тифа или холеры. Не понимая причин происходящего, люди начинали искать виноватых среди своих. И что самое удивительное, успешно находили, после чего сжигали.
Истории эти резонансом отдавались в душе Весницкого. Он чувствовал себя виноватым перед Глебом. Винил парня в своих бедах, причины которых крылись не в парне. Да что там - было бы куда легче, если бы Весницкий был виноват. Но нет, как это почти всегда бывает, виноватых не было. Неудачи преследовали Павла Андреевича по нелепому стечению обстоятельств.
Он бы мог найти место в жизни, устройся где-нибудь в городе, учил бы до сих пор. Но он решил остаться в деревне, поддался чувству ложного патриотизма, этой таинственной любви без конкретного объекта, любви без взаимности. И закономерным итогом стала его ненужность. Конечно, Весницкого могли ценить и в деревенской школе, но сразу несколько факторов сложились против него. Он не нашел понимания ни у учеников, ни у коллег-учителей. Его знания, его страсть к преподаванию, его любовь к своему предмету остались не востребованы. Этим и объясняется вспышка запоздалой любви(к чему уж скрывать - да, он влюбился) к чрезмерно юной для него Анечке Астаховой. Её признание вероятно было тем самым, ради чего Весницкий работал, тратил столько сил и времени все эти годы. Отсюда и неприязнь к Глебу, отсюда ярость, охватившая его, когда он узнал о свадьбе Свиридова и Астаховой, отсюда нелепая попытка разрушить их союз.
Несмотря на все эти доводы, Весницкий не мог перестать ненавидеть Глеба. Он не мог принять его, не мог признать, что уступает ему, не мог смириться с тем, что Свиридов все забрал у него. Работа, единственная ученица, которая ценила Весницкого, смысл жизни - всего этого Весницкий лишился из-за Глеба, который всегда был вежлив с ним, приветливо улыбался, первым здоровался. Павлу Андреевичу казалось, что за улыбками кроется презрение, даже в самых безобидных поступках Глеба Весницкий находил какой-то таинственный умысел, считал их направленными против себя лично. Невыносимое состояние, в котором он находился, было очень близко к паранойе, но Павел Андреевич ничего не мог с собой поделать. Он просто принял эти чувства, как данность, необходимый фон, который вероятно будет преследовать его до конца жизни.