Новый Вавилон
Шрифт:
— Морская пехота?! — опешил я.
— Майтрея с тобой, Персеюшка, какие ж это морпехи? Белены ты что ли объелся?! Глазки-то разуй! Они ж даже по возрасту в солдаты нибуя не годятся…
— А в офицеры?!
— Ексель-поксель, крестись, Персей, если черти повсюду мерещатся. Такой уж в Стране Советов порядок заведен — не принято у нас друг перед другом шмотьем выпендриваться! Не щеголяют в Советской России соболями с горностаями. Истинная красота, она ведь в чем?
— В пгостоте! — выпалил Триглистер.
— Верно гутаришь, комиссар, — осклабился Гуру. — И еще — в самоотверженном, млять, труде на всеобщее благо! А в чем у станка
— Пегед вами, товагищ Офсет, наши лучшие ученые, — в голосе Триглистера звучала гордость. — Только лично я бы пгедложил именовать их ученоагмейцами…
— Как-как?!
— Ученоагмейцами, говогю. Пока кгасноагмейцы стоят на стгаже священных завоеваний Октябгя, а тгудоагмейцы возгождают советскую индустгию, постгадавшую от гук белоинтегвентов, пегед ученоагмейцами поставлена задача вывести советскую научную мысль на новые, невиданные губежи познания…
— Теперь все встало на свои места, — заверил я.
— Это пгекгасно, — просветлел Триглистер.
***
Дюжие матросы набрасывали швартовочный конец на кнехт, когда один из ученых, не дожидаясь, пока катер встанет вплотную к причальной стенке, взбежал на нос и легко перемахнул к нам. Незнакомец был невысок и сухопар, а двигался ловко как пума. Военная форма сидела на нем как влитая, высокие яловые офицерские сапоги сверкали на Солнце зеркалами. Лицо было конопатым, щедро пересыпанным веснушками. При этом, резко очерченным, волевым, с квадратным подбородком и широкими угловатыми скулами. Из-под кожаной кепки торчали рыжие и жесткие будто щетка для обуви волосы. В глазу научного сотрудника сверкал монокль.
— Товагищ Свагс, — поприветствовал ученого Меер Аронович, несколько натянуто улыбнувшись.
— Товарищ Триглистер, — Сварс чисто по-военному вскинул ладонь к виску. Рыбьи глаза ученого оставались холодными, как две ледышки. — Товарищ Вывих…
— Как поживаете, любезнейший Эрнст Францевич? — с поклоном откликнулся Гуру.
— Лучше врагов революции, попавшихся мне, — слегка растягивая гласные, отвечал ученый, пожимая протянутую Вывихом ладонь.
— Эрнст Сварс, ученый из советской Латвии, — представил нас Гуру. — Большой специалист в области социальной антропологии. Полковник Офсет, выдающийся путешественник и большой друг Страны Советов. Генри Офсет-младший… Надеюсь, он станет на нашем судне юнгой, как тот пацан из книжки Стивенсона…
— О, это мы ему вполне легко устроим, — откликнулся Сварс, сопроводив реплику скупым кивком. — А теперь, товарищи, прошу проследовать за мной, — антрополог поправил кожаную портупею, оттянутую справа, где висела кобура с револьвером.
— А как же таможенные формальности? — удивился
— Забудьте об этой егунде, — сказал Триглистер.
— Как это, забудьте?
— Всяческие таможни специально пгидуманы мигоедами, чтобы ставить пгепоны на пути объединения пголетариев всех стган, как завещали нам товагищи Магкс и Энгельс. С чего бы нам, спгашивается, потакать эксплуататогам в их непгикгытом ггабеже тгудящихя?
— Тем не менее, как я понимаю, все же следовали кое-каким правилам, пока находились в США?
— Скгепя сегдце, товагищ Офсет, — заверил Триглистер. — Такова была моя голь, обусловленная геволюционной необходимостью. Иначе, как бы я гешал поставленные пагтией задачи? А сейчас не вижу никакой нужды пегеться по солнцепеку в таможню и унижаться, выпгашивая дугацкие газгешения у каких-то пагшивых импегиалистических магионеток…
— Прям как в песне поется, — хохотнул Вывих и, неожиданно затянул: — Широка страна моя родная, много в ней лесов, полей и рек…
— Я дгугой такой стганы не знаю, где так вольно дышит человек, — подхватил Триглистер. — В путь, товагищ Офсет, смелее…
— Ну, Майтрея нам в помощь, — Гуру, пошатываясь, перебрался в катер. Двое здоровяков-матросов кинулись его поддержать.
— Эх, Персеюшка! Ты только погляди на этих чудо-богатырей! Жаль, не баталист я, как покойный художник Верещагин, мне б вместо горных вершин хотя бы пару полотен с этими крепкими парнями нарисовать. Каждый из них — сам, понимаешь, как горная вершина…
— Вот уж воистину посланники нового мира… — пробормотал я, опираясь на руку, протянутую мне Генри.
Минута, и катер отвалил от причала, где, вопреки прогнозам Гуру, скопилось порядком зевак, таращившихся на нас во все глаза. Кроме того, доставивший нас в Макапу «Приам», все еще стоял со спущенными сходнями. Наши прежние попутчики, пассажиры, следовавшие дальше, находились на верхних палубах и, от нечего делать, тоже наблюдали за нами. Я уж не говорю о бразильских офицерах, пару человек из команды парохода, стоя на мостике, прильнули к окулярам подзорных труб. В общем, неожиданное появление эсминца произвело ровно тот фурор, о котором я, кстати, предупреждал и Вывиха, и Триглистера…
Катер не преодолел и половины расстояния до эсминца, как тот пришел в движение. Из обеих труб повалил густой дым, глубоко под палубой ожили машины. Якорная цепь, гремя, заструилась вверх, исчезая в отверстии клюза. Винты судна заработали враздрай, и оно начало разворачиваться, оставаясь на месте. Как только миноносец стал к нам противоположным бортом, мы увидели, что на нем далеко не все благополучно. Сначала я решил, на судне случился сильнейший пожар, дочерна прокоптивший надстройки и обшивку борта. Однако, по мере того как мы приближались, огонь, вне сомнений, бушевавший совсем недавно, стал результатом жесточайшего артиллерийского обстрела, которому подвергся советский научный корабль. В борту, в каких-нибудь трех футах над ватерлинией, зиял пяток дыр, пробитых снарядами больших калибров, диаметром — в хороших пять дюймов. Похоже, по эсминцу гвоздили из мощных дальнобойных орудий, какие стоят на крейсерах. Было даже странно, как «Сверло» ухитрился своим ходом добраться до Макапы, получив такие пробоины. Залети хотя бы одна их таких посылок в крюйт-камеру, и корабль разом со всем экипажем сейчас гостил бы у Нептуна. Только не у того, на чей праздник я рассчитывал, думая о Генри и экваторе…