Новый Вавилон

Зуев Ярослав Викторович

— Ах ты ж, мать честная Кали, чтоб тебя! — воскликнул Гуру. — Меер?! Погляди-ка сюда! Ну не ешкин кот…

На борту корабля, куда мы вскарабкались еще через пять минут, картина разрушений предстала пред нами во всех устрашающих деталях. И, скажу откровенно, лучше бы нашему мальчику не видеть такого. Но, что поделать, когда мужчина взрослеет, он рано или поздно узнает, что звон мечей, будораживший его мальчишеское воображение в книгах, на деле означает вонь выпущенных из вспоротых животов кишок, перепачканные дерьмом поля брани и окровавленные фрагменты тел, от одного вида которых легко вывернет наизнанку и бывалого старого солдата. Судя по тому, что ни луж подсохшей крови, ни искореженных фрагментов оснастки еще не смыли за борт из брандспойтов, беда приключилась

со «Сверлом» сравнительно недавно. В воздухе еще стоял мерзкий запах шимозы, помнившийся мне с Мировой войны. Палуба и трубы зияли множеством пробитых осколками дыр, точно, что снаряды были снаряжены шимозой, отметил я машинально, этот тип взрывчатой смеси наделен поистине дьявольской разрушительной силой. Дышать на палубе было нечем, дым из прорех плавал на уровне человеческого роста, заставляя моряков кашлять и жмуриться. И только, когда «Сверло» набрал скорость, чад смахнуло поднявшимся ветром. Сажа осталась. Она лежала повсюду. На переборках, перилах, ступенях и хмурых лицах членов экипажа. Они успели так просмолиться, что казались неграми. Были и другие повреждения, то и дело попадавшиеся на глаза. Толстые листы брони на правом торце боевой рубки разошлись, значительная часть ходового мостика вообще отсутствовала, целый пилон — словно отрезали газовой горелкой. Мачта за дальномерным постом тоже пострадала и походила на ель, побывавшую в костре. Что же до сколов и выбоин, то ими вообще пестрело буквально все, куда только не кинь. На спасательные шлюпки было страшно смотреть, они превратились в дуршлаги, а планширь смахивал на зубы незадачливого старателя с Клондайка, схлопотавшего цингу вместо золотых самородков. Правда, тела погибших все же успели убрать. Но, их еще не похоронили. Только сложили на полуюте, накрыв парусиной. Кое-где через материал проступили бурые пятна. Лицо Генри посерело. Я положил сыну ладонь на плечо.

— Все в порядке, сэр, — пролепетал он.

— Господи Иисусе, святый Майтрея! — причитал Гуру, медленно продвигаясь вперед с видом погорельца, обнаружившего вместо дома пепелище. — Ян Оттович?! Товарищ Сварс?! Что к Кали стряслось?!

Не знаю, намеревались ли советские моряки устроить нам торжественный прием с построением во фронт под оркестр, как по прибытии на корабль адмирала. Даже если такие планы имелись, драматические обстоятельства отменили их…

На верхней палубе сновали люди, но никто не обращал на нас никакого внимания. Сварс, доставивший нас на эсминец, куда-то подевался. Для остальных мы были — словно прозрачными. И матросы, и офицеры, или как там принято звать старших по званию на красном флоте, действовали, как хорошо отлаженный механизм, занимаясь устранением повреждений, полученных кораблем. По крайней мере, тех из них, что поддавались починке на ходу. Мы ничем не могли помочь. Пожалуй, только мешали…

— Ян Оттович?! — не терял надежды Гуру. — Товарищ Педерс?!

Поискав глазами, я, наконец, сообразил, к кому апеллировал Вывих. Похоже, так звался могучего телосложения блондин лет около сорока. Внешне он напоминал товарища Сварса, как старший брат младшего. Те же волосы цвета выжженной жарким июльским Солнцем соломы, то же скуластое рябое лицо с сильно развитыми надбровными дугами неандертальца и отлитым из чугуна подбородком, который не смягчала даже пикантная ямочка, делившая его ровно надвое. С чего я взял, будто у товарища Педерса чугунный подбородок, должно быть, удивишься ты? Легко представляю твою искристую улыбку, что обязательно появится при чтении этих строк. Ну, я заключил сие по опыту, как бывший боксер, трижды становившийся чемпионом полка. Подбородки вроде того, каким мог похвастать товарищ Педерс, изредка попадались мне на ринге, метить туда было бессмысленно и даже опасно, принимая в учет риск повредить кисть. Впрочем, куда-то не туда меня занесло, прошу тебя великодушно простить меня за это.

Стоя на шкафуте у внушительной дыры в фальшборте, товарищ Педерс отдавал распоряжения. Голос у него был властным, зычным, получая приказы, подчиненные бросались исполнять их со всех ног.

Пока я рассматривал этого циркового атлета,

рядом с ним показался товарищ Сварс. Что и говорить, издали эти двое и вправду казались братьями. Только, если Эрнст Францевич, в лучшем случае, тянул на middleweight, Ян Оттович с полным правом мог считаться тяжеловесом.

Выслушав Сварса, Педерс, наконец-то, удостоил нас вниманием. Но не так, как, полагаю, рассчитывал Гуру. Сделал несколько пружинистых шагов к нам навстречу и процедил с неожиданной ненавистью, сверкнув рыбьими глазками из-под сросшихся на переносице бровей:

— Приспичило узнать, что у нас стряслось?! А я хочу спросить это у вас, Вывих!

— У меня?! — опешил Гуру, стремительно трезвея. — Почему у меня?!

— А кто еще, мог разболтать о нашем маршруте гребанным англосаксам?!!

При упоминании соотечественников мои щеки непроизвольно зарделись. Вывих же — задохнулся от праведного возмущения.

— Позвольте, товарищ Педерс, по какому праву…

— По праву начальника экспедиции, назначенного лично товарищем Дзержинским!

Начальник экспедиции? Вот это была новость…

— Думаете, Феликсу Эдмундовичу понравится… — начал Гуру, сжимая и разжимая кулаки.

— Что ему понравится, здесь решаю я! — отрезал Шпырев. Я подумал, Константин Николаевич закусит удила. На удивление, он не принял вызова.

— Кто на вас напал, Ян Оттович? — спросил Вывих совсем другим тоном, чуть ли не заискивающе.

— Откуда мне знать?! — Педерс рубанул по воздуху напоминающим кувалду кулаком. — Они же не представились. Или англичане, или американцы, ваши с Триглистером дружки!

— Но-но-но! — вспыхнул Триглистер. — Что за инсинуации, товагищ Педегс?!

— Это что за пугало?! — вскинув бровь, начальник экспедиции уставился на Меера Ароновича. — Рвоцкий, откуда у тебя на борту колониальный офицер?!

— Пгекгатите валять дугака, Педегс! — уши бухгалтера раскалились, будто угли из костра. — Вы не хуже меня осведомлены о мегах стгожайшей секгетности…

— В жопу их себе засунь, морда троцкистская!

— Меер Аронович дернулся, как от пощечины. Несколько мгновений переваривал оскорбление, затем сорвался на крик.

— Не сметь! — взвился он. — Подгывая автогитет комиссага когабля, вы бьете по всей магксистской пагтии! Пагтбилет надоел, Педегс?!

Ухмылка, которой ему ответил Педерс, была кривой, как гипербола.

— Ого, куда вывернул! — начальник экспедиции обернулся к Сварсу. — Видал?

Тот скупо кивнул.

— Бгосьте свои шуточки, Педегс, — прошипел Триглистер.

— Если ты вдруг вспомнил о конспирации, товарищ Либкент, то я тебе напомню, мне не лень: меня следует звать — товарищ Шпырев! Конспиратор ты хренов! Мне полкорабля размолотили, а ты мне тут про конспирацию заливать вздумал?! — вены на шее Педерса вздулись и теперь походили на трубы для плавания с маской.

— Шпыгев вы там или Педегс, не смейте огульно обвинять меня в измене делу геволюции! — взвизгнул бесстрашный Меер Аронович.

— Товарищи… — начал Гуру примирительно, пробуя втиснуться между ними. — Спокойнее, Майтреей вас заклинаю. Махатмой Лениным, если хотите! Так не годится.

— Не лезь, Вывих! — Шпырев отмахнулся от гуру, как от докучливой мухи. — Предупреждал я Феликса Эдмундовича, нахуй троцкистов с корабля!

— Но мы ведь даже не знаем, что случилось, — попытался урезонить разбушевавшегося начальника экспедиции Гуру.

— Откуда мне, блядь, знать, что не знаете?! На вас не написано. Но, я, блядь, узнаю, кто нас сдал империалистической сволочи… — начальник экспедиции одарил Триглистера таким испепеляющим взглядом, что тот только чудом не задымился.

— Что вы на меня уставились, Педегс?! — взбеленился бывший счетовод.

— А кто тут еще троцкист?!

— Что за гнусный навет?!

— Товарищи, ну нельзя же так, при подчиненных… — не оставлял попыток вразумить готовых сцепиться товарищей Гуру. — Да еще при почетных гостях. Вот, товарищ Шпырев, разрешите представить вам знаменитого на весь мир путешественника и картографа полковника Перси Офсета, большого друга советских людей, а также, всех других угнетенных туземцев…