Нуль
Шрифт:
Двадцать девятого февраля Сергей пал собираться в дорогу,
О, это замечательное двадцать девятое февраля, подаренное человечеству Юлием Цезарем и астрономом Сосигеном в 45 году до нашей эры, всего за год до того, как прозвучали знаменитые слова: «И ты, Брут!» Математик легко докажет, что поскольку этот день случается лишь раз в четыре года, то на него падает гораздо меньше событий, чем на остальные дни. Это так и не так. Дальних исторических событий, конечно, нет вовсе: ведь двадцать девятому февраля всего 2041 год, и за два с небольшим тысячелетия он состоялся лишь 507 раз, однако этого оказалось вполне достаточно, чтобы и день, отличающий високосный год от невисокосного, превратился в букет памятных дат.
Двадцать девятого
Двадцать девятое февраля празднуется как день святого Касьяна, а вот святого Освальда угораздило в этот редкий день погибнуть в жестокой битве. И еще двадцать девятого февраля был завершен Сент-Готардский тоннель, Пакистан стал исламской республикой, был обнаружен первый пульсар, а Хью Хеффнер открыл в Чикаго первый ночной клуб «Плейбой».
Для нашей истории существенно то, что в этот день, пакуя чемодан под открытой форточкой, Сергей подхватил жестокую простуду.
В самолете он чувствовал себя прескверно. Нос у него отказывался дышать, из глаз текло, а во время набора высоты уши заложило такими мощными пробками, что при следующем перепаде давления голова грозила взорваться с оглушительной силой, произведя небывалый по хитроумию террористический акт.
Этот полет до Сан-Франциско был устроен таким образом: восемь часов в воздухе, затем посадка в Сиэтле, час маеты в безвылазном зале ожидания, а потом еще три часа в небесах.
Первую часть пути Сергей просто не знал, куда себя девать. Таких самолетных кресел, которые позволяли бы ему уместить довольно громоздкое тело и вытянуть длинные ноги, человечество еще не придумало, и через два часа лёта в небесном лайнере любой постройки у него начинали томительно стенать колени – совокупный результат конструкционного неудобства и давней автомобильной аварии.
Книжка, взятая в полет, категорически отказывалась читаться; турбулентности, на которые Сергей давно научился не обращать внимания, сейчас выводили из себя; пережевывание стандартного аэрофлотовского обеда отвлекало от пробок в ушах, но само по себе радости не доставляло. Сергей шлялся взад-вперед по салонам, курил, не ощущая дыма, то и дело заходил в туалет, где чихал, сморкался и пробовал для разнообразия вытрясти из себя хоть капельку мочи, и еще тупо смотрел в иллюминатор, разглядывая ледяные поля в неизвестно каком море, похожие на пластины жира в застывшем непроцеженном бульоне.
Он пытался продуть нос и уши, однако на пробки это совсем не действовало, зато глаза вылезали из орбит, а содержимое головы – свалявшийся клубок нервов, давно забывший, что когда-то был мозгом, – разбухло и пыталось вылезти через единственные свободные пути: слезные каналы.
Время от времени борьба с собственным организмом стихала, и тогда Сергей пытался думать. Он размышлял о том, как лучше поделить предстоящие дни между выставкой «Интермедиа» и поисками Тайлера Колмана, но еще больше ему хотелось разобраться в событиях последних пяти недель.
Обрывки мыслей скакали, обгоняя друг друга, по сумасшедшему треку с необъяснимыми препятствиями, словно соревнуясь в фантасмагорическом стипль-чезе: «Убийство Василия – “чеченский вирус” – откуда все же на тряпке взялась пуля? – “подарок” с посвящением Макарычева – книга “Зеро” – расстрелянные рэкетиры – перерезанное горло Макарычева – испорченные дискеты – пистолет “зауэр” – “подарок”
– Аль Берт причастен к резне в мотеле или нет? – кровь, очень много крови – мерещится какая-то могучая организация – могучая и необъяснимо деликатная: почему они меня не трогают? – почему??? – что за метода: тайные посещения квартир, подбрасывание вируса, ликвидация рэкетиров? – кровь – а меня не трогают – всесильные, но скромные – ходят вокруг на цыпочках – почему??? – но Макарычева зарезали, как цыпленка – а может, то убийство из другой оперы? – опера – люди гибнут за металл, Сатана там правит бал – на цыпочках, на цыпочках, кровавые следы – “Час карандашный, час ночной. По небу шел потоп чернил, и кто-то страшный за стеной безостановочно ходил” – это из моих ранних опусов – когда-то я писал стихи – кто же они такие, страшные за стеной? – кровавые цыпочки – дипломату дают месячный внеочередной отпуск посреди года, сказка – для потрошителей дискет и компьютеров не существует запертых дверей, сказка – я сам ограбил свой собственный сейф, сказка – пуля – сейф – пленки – вирус – кровь – кровавый “Ауди” – кровь – запах тины – откуда здесь запах тины?..»
Сергей почувствовал, что у него намокли усы. Он провел рукой по верхней губе и уставился на ладонь. Пальцы были липкие и красные. Странно, собственная кровь не должна пахнуть. Набрякший мозг нашел-таки выход из черепа – не через слезные протоки, а через ноздри.
Из носа Сергея обильно текла кровь. Самолет шел на снижение.
Час в аэропорту Сиэтла Сергей потратил на то, чтобы привести себя в порядок и хоть в какой-то степени уравнять давление, распиравшее голову изнутри, с ртутной тяжестью атмосферного столба.
В туалете зала ожидания было необыкновенно чисто, светло и тихо, гул самолетов сюда не долетал, пахло фиалками. Посреди сверкающих зеркал, кафеля и никелированного металла стоял потный взъерошенный человек с болезненно-красным лицом и яростно фыркал в белоснежные салфетки, после чего они теряли девственность да еще покрывались менструальными пятнами. Потом человек блаженно мочил волосы в раковине и сушил их под электрическим полотенцем. Потом исполнял нечто вроде арагонской хоты, склоняя голову вправо и влево и прыгая то на одной, то на другой ноге; сходство с купальщиком, вытрясающим воду из ушей, было весьма относительным. Потом он стоял, обессиленно привалившись к стене, и глубоко дышал: зеркала кружились вокруг него, словно после взлета очередного «Джамбо» аэропорт принимался вертеться волчком. Потом человек понял, что к нему вернулся слух: пробки не вылетели наружу, а просто рассосались, – и он с облегчением подумал, что небывалый террористический акт в самолете все же не состоится.
Оставшаяся часть пути прошла незаметно, если не считать того привычного обстоятельства, что большая часть «новых русских», летевших этим же самолетом, чтобы вкусить калифорнийских развлечений, нажралась, как скифы, и храпела немилосердно. Впрочем, скифы именно этого рейса были из какой-то особенной тьмутаракани. Они основательно потрудились в самолете: по всем салонам валялись разорванные обертки, пустые пивные банки, опорожненные бутылки, пластмассовые стаканы, огрызки фруктов и банановые корки. Некоторые кресла были изгвазданы невнятными жидкостями, и обивка их обрела алкогольную отдушку. Сергей был поражен: такого он не видел ни на одной авиалинии мира. Даже не всякий московский вокзал может похвастаться подобным бардаком. Стюардессы остервенели и перестали не только улыбаться, но и разговаривать. Тем не менее долетели…