Нуль
Шрифт:
Снова повисло молчание.
– Хо-ро-шо, – медленно сказал Тайлер. (К сожалению, в переводе замедленность произношения теряется; на самом деле Колман протянул следующее: «оу-у-у'ке-е-е-й».) – Послезавтра. Четвертого марта. В Сосалито. Вы знаете, где это?
– Да, конечно, – мгновенно откликнулся Сергей.
– Я там бывал.
«Четвертое – это день открытия “Интермедиа”, – подумал он. – Я как раз буду в Сан-Франциско. Добираться совсем близко».
– Ресторан «Чарт-хауз» на Бриджуэй. Вы его быстро найдете. Восемь вечера. Вас это устроит?
– Более чем! – воскликнул Сергей и добавил: – Единственная просьба – если пленки у вас с собой, захватите их,
Тайлер ответил не сразу.
– У меня нет пленок, – деревянным голосом сказал он. – Ни здесь, ни в Москве.
– Где же они? – Сергей затаил дыхание.
– Нигде. Я их уничтожил. Все остальное при встрече.
И Колман повесил трубку.
Я много раз слушал кассеты Сергея, и вот что меня всегда удивляло: в его речи совершенно отсутствуют случайные паузы, физически неизбежные, когда человек размышляет вслух и подбирает точные слова. Сергей наговаривал свои тексты ровным мягким голосом, с хорошей дикцией, словно читал закадровый текст к несуществующему фильму о собственной жизни, при этом запинок и заминок не было вовсе: создавалось впечатление, что он сложил слова заранее, мысленно записал на мысленной же бумаге и носил в себе этот объемистый текст – три часа непрерывного звучания, чуть ли не девяносто страниц машинописи, – пока не представилась возможность излить его в микрофон.
Очень много места на кассетах занимают размышления о литературном ремесле, книгах и о том, что я назвал бы писательским самосознанием.
Порой эти размышлении принимают весьма парадоксальный характер. Мое к ним отношение тоже парадоксальное: я не могу согласиться со многими высказываниями и в то же время не могу не признать их справедливость.
||||||||||
«Я видел очень много литературных семинаров, несколько были созданы при моем участии, двумя я даже руководил.
На Западе литературные мастерские, семинары и курсы – целая индустрии. Одни люди охотно платят, потому что наивно считают, будто писательству можно научиться, другие проливают щедрые золотые дожди, потому что наивно думают, будто литературу движет меценатство, третьи честно отрабатывают получаемые деньги, потому что наивно верят, будто могут писательству научить, четвертые – их больше всего – кормятся вокруг этого стола, потому что знают: наивность очень щедра, а ее эксплуатация ненаказуема.
Система благотворительного обучения и повышения всевозможных квалификаций в этом мире – гигантская всепланетная кормежка. Причем не столько дня тех, кого обучают и кому повышают квалификацию, сколько для тех, кто участвует в процессе.
Если бы я стал обладателем большого состояния, то учредил бы всемирный неписательский фонд и платил бы людям, алчущим литературной славы, пожизненные пенсии, лишь бы они не касались бумаги.
Настоящие писатели от этого не перевелись бы.
Мне давно хочется написать некое сочинение, где речь бы шла о поощрении неписательства. Это может оказаться забавным. Люди собираются на антилитературные семинары, вкусно пьют и едят, обсуждают романы и стихи, которые они никогда не напишут, а потом дают торжественное обещание не писать до конца жизни – и получают за это хорошие деньги. Другим неписателям и непоэтам выплачивают гранты, стипендии и субсидии, самым твердым из них, скрепившим клятву собственной кровью, присуждают антинобелевские премии по литературе.
Я сказал: «Написать сочинение»? Да, я так сказал. Ну что же, значит, мне тоже следует занять очередь на нелитературный семинар. Нельзя плодить барахло.
Я не знаю, сколько писателей и поэтов живет сейчас на нашей планете. Наверное, никто уже не сможет численно измерить потоп книг, излившийся на Землю за всю историю цивилизации. Зато можно прикинуть количество книг, имеющих хождение в мире.
В Америке издается пятьдесят-шестьдесят тысяч новинок в год, в Германии – больше семидесяти тысяч, в Китае – около ста тысяч. В России за год выходит из печати примерно тридцать тысяч книг, это и новинки, и переиздания.
Допустим, на планете появляется ежегодно миллион книжных новинок – это, мне думается, сильно заниженная цифра, – и пусть половина из них – художественная литература. На самом деле соотношение несколько иное, но для грубой оценки годится и это.
Конечно же, существуют еще издания прошлых лет, которые тоже обращаются в мире, их невероятно много. В Соединенных Штатах книжный рынок – он самый большой в нашей части Вселенной – оценивается в два с половиной миллиона наименований.
Вообразим, что мировой книжный рынок... ну, скажем, в четыре раза больше. Я все время занижаю цифры и намеренно оставляю в стороне бибяиотеки, говоря только о тех книгах, которые находятся в печати и циркулируют в торговле. Раз я уже принял, что художественная литература дает половину общего книгооборота, пусть так и будет, не стану менять пропорцию
Итак, пять миллионов книг. Разумеется, существуют переводы с одних языков на другие, издания одних и тех же книг разными издательствами и прочие перехлесты. Сокращу в два раза. Что получается? А получается то, что каждый год мировой книгооборог художественной литературы увеличивается на одну пятую.
Конечно, не следует забывать про естественную убыль: старые книги постоянно выпадают из обращения, поэтому мировое художественно-литературное хозяйство удваивается не каждые пять лет, а, скажем, каждые шесть или даже семь.
Что это меняет? Ровным счетом ничего. Под чертой любых книжно-арифметических действий все равно останется тот прискорбный факт, что никому из живущих на планете не дано ни прочитать, ни оценить, ни даже услышать о подавляющем большинстве существующих в природе книг.
Вообразим, что нашелся некий «идиот савант», который каждый день своей мучительной жизни прочитывает по три четырехсотстраничные книги, то есть пробегает страницу прозы или поэзии за полминуты – не важно, усваивает он что-нибудь или нет, – и трудится таким образом по десять часов сутки, не зная праздников и выходных.
Начав читать, предположим, с пяти лет, на девяносто седьмом году жизни – если, конечно, к этому време ни у него не лопнут глаза – он обнаружит, что осилил не более ста тысяч книг, то есть меньше трехмесячной нормы новинок прозы и поэзии, производимых издательствами мира. Или одну тридцатую годового оборота художественной литературы. Или одну пятую годового количества новинок. И можно сказать так: даже если нашему несчастному «саванту» неизвестные «работодатели» будут подсовывать только свежие книги, он не сможет проглотить и пятисотой доли тех новых изданий, которые появятся на свете за всю его трудолюбивую и бессмысленную жизнь.