О той, что любила свободу
Шрифт:
С рассветом они прибежали домой. Мягко ступая по ковру, они разглядывали ослепительные и заполняющие все пространство собой первые лучи солнца на полу. Вся гостиная была залита белым светом. Девушки прошмыгнули в свою комнату и стремительно забрались под одеяло, тотчас же заснув.
Реальность никогда не будет такой же прекрасной, свежей и чистой, как эта ночь или это утро. Жизнь по большей части сера, обыденна и туманна, как ненастный ноябрьский день. Нельзя предсказать несчастье, которое случиться с человеком завтра, или даже через минуту. Сестры Гилберт не знали еще об этом, поэтому вся жизнь казалась
Но наступила осень. Прошел сентябрь. Октябрь выдался холодный и дождливый: миссис Гилберт серьезно простудилась и слегла с сильным жаром. Впервые тот сказочный мирок, которым прежде жили сестры, пошатнулся: они плакали уже третью ночь, боясь, что «дорогая маменька» может не поправиться и оставить их.
Сегодня вечером Кэтрин сидела в кресле, у постели матери и читала ей полушепотом какой-то французский романчик, который так любила Мэриан. Хотя доктор и наказывал не сидеть подолгу близко к больной, этот наказ почти никем не исполнялся, несмотря на большой риск. Кэтрин все время прерывала свое чтение, когда покашливание матери стихало: боялась, что вдруг она не дышит, что она уже умерла. Глубоко в душе, в своих мечтах, девушка успокаивала себя, что мать их обязательно поправится, что не может быть такого – когда все плохо. Когда же разум ее возвращался к реальности, Кэтрин видела перед собой измученное сухое бледное лицо родного человека. В комнате тикали часы и было так тихо, что даже становилось жутко – тишина была почти гробовая.
Шелестя юбками платья, Кэтрин спустилась с кресла и села на колени перед кроватью, взяв бледную немощную руку миссис Гилберт.
– Маменька милая, вы чего-нибудь хотите, может быть? Может, я вас утомила своим чтением? – почти умоляюще, жалобным голосом спросила она.
– А! Ой, здравствуй, солнышко, – словно ее здесь долго не было, отозвалась мать, – принеси мне мою шкатулку, – она громко закашляла.
– Сейчас, я сейчас же…
Дочь торопливо бросилась к столику и взяла старинную фамильную шкатулку, которая принадлежала еще их с Еленой прабабушке. Маленьким серебряным ключиком она открыла шкатулку и поднесла матери. Миссис Гилберт взяла старинную вещь в руки, на ее лице даже появилась вымученная улыбка. Она достала из шкатулки большую шпильку, украшенную драгоценными камнями, и протянула дочери, попросив заколоть ее где-нибудь. Кэтрин слегка собрала волосы на макушке матери и осторожно соединила их шпилькой. Затем протянула маленькое зеркальце миссис Мэриан. Та довольно оглядела себя.
– Когда я выходила замуж за вашего отца, она была на мне.
– Представляю, как вы были прекрасны, маменька.
Больше Мэриан ничего не сказала. Она отложила зеркало и закрыла глаза, резко погрузившись в сон, оставив Кэтрин наедине со ставшим столь привычным страхом приближающейся смерти.
На следующий день, утром, Кэтрин сидела в гостиной, вышивала на пяльцах. Это занятие, казавшееся ей обычно очень скучным, сейчас успокаивало нервы. Она даже не заметила, что к ним приехал Деймон. Он уже около получаса разговаривал с ее отцом в его кабинете. К ней подошла Елена.
– Деймон Сальваторе нас навестил. Ты знаешь об этом?
– Нет. А даже если и так, мне-то что до него за дело? У меня сейчас голова другим занята.
– Отчего ты так резко стала о нем говорить? Вы же всегда были
– Я не резка в отношениях с ним, просто мне нет до него дела, – почти горделиво произнесла она.
– Доброе утро, мисс Кэтрин, – в гостиную вошел Деймон, он еще не здоровался с Кэтрин. Молодой человек соскучился, потому что давно ее не видел.
– Доброе утро, мистер Сальваторе. Какими судьбами вы к нам и надолго ли?
– Разве нужен особый повод, чтобы навестить вашу семью? Наши родители дружны, мы с вами, надеюсь, все еще тоже, поэтому, как только я узнал о болезни миссис Гилберт, сразу поспешил приехать.
– Очень любезно с вашей стороны, – сухо бросила Кэтрин.
Елена вышла в коридор и направилась к матери, оставив сестру и Деймона наедине.
– Я знаю, как вам сейчас тяжело, поверьте: нет ничего ужаснее, чем потеря родной матери, но вы должны постараться быть сильной для нее и верить в лучшее. Знаете, у меня есть хороший друг, я с ним познакомился в университете – он врач. Он, может быть, и молод, но он очень хорошо разбирается в передовых областях медицины. Про его талант уже многие наслышаны, так что с обычной простудой он справится.
Для Кэтрин это было неожиданно, она оторвалась от шитья и взглянула на своего собеседника.
– Вы очень добры. Простите мне мою резкость. Могу я узнать имя этого молодого человека, и как скоро он приедет?
– Не переживайте, он приедет ко мне уже завтра! Его зовут Эндрю Мартин, если интересуетесь, – он сделал после продолжительную паузу, – я для вас готов сделать, что угодно.
При последней его реплике, Кэтрин инстинктивно встала, не желая ничего об этом слышать.
– Спасибо, что навестили нас! – произнесла она второпях, – и спасибо за помощь, я это ценю.
Деймон взял девушку за руку и посмотрел ей в глаза. Затем он встал, не отрывая от нее взгляда, и очутился совсем близко. Его лицо было в нескольких сантиметрах от лица Кэтрин, которое вновь приняло какое-то дерзкое, почти вызывающее выражение.
– За что вы так меня ненавидите? – хмуря черные брови, шепотом спросил Деймон.
– Отчего вы решили, что я вас ненавижу? Я дала вам повод так думать?
– Я хочу быть снова с вами ближе, но вы делаете все, чтоб оттолкнуть меня. Даже вот хоть этот ваш жест: торопливое прощание, надменный взгляд, стоило мне лишь хоть как-то косвенно упомянуть о своих чувствах, – он как-то странно, скорее отчаянно, ухмыльнулся, – что ж, я сделаю вид, будто поверил в ваши якобы искренние негодования, можете и дальше думать, что одурачили меня.
– Так отчаянно жаждите знать правду? – продолжила Кэтрин с издевкой, – хорошо, я скажу вам правду, я не ненавижу вас, но вы меня смешите своими чувственными порывами. Вы слишком легко мне можете достаться, оттого вы мне не интересны, – с гордым спокойствием отчеканила девушка, затем с победоносным азартом прищурилась и отвела глаза в сторону, ресницы ее осторожно легли вблизи скул, отчего казались еще длиннее и гуще.
Деймона поразило, с какой легкостью она сказала об этом. Это было оскорбление, если судить объективно, хотя он в душе даже отказывался признать это.