Облака и звезды
Шрифт:
Я решил зайти на почту. Чем черт не шутит… Девушка-туркменка улыбнулась из окошечка.
— Хотела завтра идти вас искать. Письмо еще вчера пришло.
— Письмо? Мне?
— Да, большое письмо, целый пакет из Ашхабада.
И вот я держу в руках большой служебный конверт. Наверху гриф — «Туркменская Академия наук». Что в нем?
У меня еле хватило выдержки не распечатать тут же, на почте.
Дома зажег лампу, нарочно не спеша вскрыл конверт. Аккуратно соединенные скрепкой листки, текст напечатан на машинке. Это был краткий геоботанический отчет некоего Вознесенского, научного сотрудника, обследовавшего Челекен в 1946 году. К отчету приложена карта растительности.
Я всматривался в знакомые
Он был покрыт штриховкой, точками, крестиками, кружками — условными обозначениями растительных группировок.
Я достал из папки уже готовые абрисы — сравнить с картой Вознесенского.
Невероятно! На карте показана совсем другая растительность.
Свет лампы был слабый. Я вынул лупу, стал сличать контур за контуром. Центральная часть Челекена, занимаемая невысокой возвышенностью, была теперь голой, а на старой карте ее покрывали густые заросли солянки — тетыра. От них остались только маленькие, не укладывающиеся в масштаб островки. Севернее тетырников располагались участки с растениями-пионерами — черкезом, сюзеном, селином. Они росли в межбарханных ложбинах. Сейчас пионеры исчезли. На их месте — редкая полынь. А что это отмеченное-косой штриховкой? Я заглянул в легенду: «Кияковый селитрянник». О селитрянке говорить нечего — неинтересное растение. Но кияк! На Челекене растет кияк — первоклассный укрепитель волжских песков, крупный многолетний злак с мощноразвитой корневой системой. Я встречал его и в природе, и в гербарии. Можно ли было думать, что граница распространения кияка заходит так далеко на юг!
Участки с кияком были показаны на обеих косах — Дервише и Куфальдже. Кроме того, он есть и в центре Челекена — возле Дагаджика. Значит, кияк растет и в приморской полосе — в районе повышенной влажности, сильного засоления — и в межбарханных понижениях. Правда, здесь — маленькие островки. Они могли исчезнуть под натиском барханов. Но на косах показаны целые заросли, а развевание слабое: возле моря песок влажный. Значит, там, только там и искать кияк.
Я взглянул в окно: поздний вечер перешел в ночь. Придется ждать рассвета. О сне и думать нечего. Сейчас десять, — это семь часов сидеть в комнате и смотреть на густые заросли кияка на бумаге, только на бумаге. А он отсюда в двадцати километрах, растет многие годы. Но его нельзя увидеть, увидеть сейчас, немедленно, надо ждать утра.
Что ж, пока займусь отчетом Вознесенского. Я стал читать описание растительности. Но сосредоточиться не мог. Взглянул на часы. Неужели всего час назад была безнадежность, тупик? И все прошло, все рассеялось. Меня ждет большое, важное открытие!
Как же быть дальше? Найти кияк, показать его курбатовцам? Но это — подарить его отряду, отдать всем! Отдать то, что, по счастью, нашел один. Курбатовы, Калугин, Костя, рабочие сейчас крепко спят; завтра будет ветер, — останутся дома. Я один проведу бессонную ночь, с рассветом пойду на Южную косу, буду искать кияк. Может быть, найду не сразу, — прошли годы. Границы местообитания могли сместиться. Придется пройти весь Дервиш — двадцать километров. Возможно, придется ночевать в песках, но я знаю одно: с пустыми руками в Карагель не вернусь, приду только с кияком. И что тогда?
«Товарищ начальник, вот я нашел отличный пескоукрепитель. Его можно рекомендовать в проекте наших изысканий по Челекену». Так, что ли? Нет! Не так! Надо дать срочную телеграмму в штаб экспедиции — сообщить о находке, о моем открытии, о моей победе. Пусть знают: все опустили руки, все предались унынию, и только один человек не сдался: он думал, он действовал, он искал — и нашел, спас положение.
Захотелось пить. Я вышел в кухню, зачерпнул из ведра. Вода была невкусная, опресненная, перегнана из морской. Своей воды почти нет на Челекене. Пока нет. Но скоро придет вода из пустынного
Я вышел из дома. По календарю сейчас полнолуние. Если небо ясное, можно не ждать утра, в движении скоротать ночь. К рассвету буду на месте, начну поиски.
Я отворил наружную дверь и только по ветру почувствовал, что стою под открытым небом — кругом была непроглядная тьма. Земля и небо неотличимы. Потом глаза привыкли — чуть заметно проступил из темноты песок. Нет, идти нельзя, сразу же заблудишься, не найдешь дороги обратно, в дом. Значит, надо ждать. А если к утру ветер усилится, подымется песчаная буря — что тогда? Сидеть дома, пока утихнет? Нет! Не может случиться такое несчастье, такая беда.
Я вернулся в дом. Что делать, чем заняться до утра? И вдруг мелькнула мысль: карта Вознесенского сейчас в одном экземпляре!.. Это же страшно! Она может затеряться, пропасть. От этого бумажного листка зависит судьба изысканий, судьба Челекена, его будущее. Надо немедленно сделать копию, даже две копии; одну с подлинником оставить дома, другую взять с собой.
Я достал тушь, начал чертить. Потом два раза переписал легенду.
За окном была та же глухая темень. Я открыл форточку: как погода? В комнату потянуло влажной свежестью — дул ветер с Каспия. Это лучше, чем с материка — не подымет песок. Впрочем, ветер может и перемениться. Главное, чтобы скорее наступил рассвет.
Желтый язычок в лампе дрогнул. Я быстро закрыл форточку. Но язычок снова дрогнул, сжался, припал к темному фитилю. Потряс лампой — пусто, керосин кончился. Идти в сени, шарить в темноте, искать бидон не хотелось.
Лампа погасла, в комнате слабо запахло керосиновым чадом. Я снова открыл форточку, лег на раскладушку. Как только начнет светать, выйду на косу.
В лицо слабыми порывами дул ветер, нес запахи морской воды, мокрого песка. Сколько же еще ждать? Два, три часа? Надо было взглянуть на часы, пока горела лампа. Хотя все равно — утро этим не приблизишь. Спать не хотелось. Я закрыл глаза, открыл — почти так же темно, только чуть заметно синеет прямоугольник окна. Все-таки неплохо бы вздремнуть, впереди трудный день — поиски кияка, много часов на ногах, но спать рискованно: не проснешься вовремя — встанут курбатовцы.
Как быть тогда? Сказать о письме или умолчать, поехать на очередные изыскания, бесплодные, никчемные поиски? Нет, нет, только не спать… Я прикрыл глаза и почувствовал, что куда-то проваливаюсь, погружаюсь в нечто невесомое, мягкое, теплое и уже не могу очнуться — руки, ноги, все тело словно чужое, уже не повинуются мне. Я борюсь, хочу открыть глаза, встать с раскладушки. Борьба с сонным оцепенением длится короткие минуты. Наконец открываю глаза. В лицо смотрит четко обозначенное, уже совсем светлое окно. Я вскакиваю, хватаю со стола часы. Хорошо виден циферблат — половина шестого. Сейчас будет побудка. Еще немного — и сколько осложнений, сколько неприятностей!
Несколько минут — и я уже с гербарной папкой, с флягой на боку выхожу из дома. Совсем рано. Поселок спит. Небо уже светлое, затянуто сплошной облачной пеленой, но ветер не усилился, по-прежнему — с моря. Дай бог, чтобы не переменился!
Я прошел по пустынному Карагелю, свернул к косе Дервиш. Кияк показан примерно на третьем-четвертом километре. Значит, через час я уже найду его. Возьму в папку стебли и листья, оконтурю на карте — и дальше: надо выявить все местообитания. Возможно, позже будут собирать семена кияка, высевать их на барханах.