Оборотень на щите
Шрифт:
— Не жалеешь, что позвала с собой?
Вопрос был глупый, запах ее кричал, что она ни о чем не жалеет. Правда, она не хотела его так сильно, как прежде. В запахе даже плавало отвращение…
Но ведь сама позвала, подумал Ульф с яростной радостью. В ушах уже шумело, вскинувшееся копье тыкалось в ее тело — в изгиб над ягодицами, в мокрый шелк кожи.
Свейта глубоко вздохнула. Затем придавила рукой одну из его ладоней. Потребовала внезапно:
— Мыться. Потом забыть альвийка.
— Я даже слова такого не знаю, — солгал
Только прости, подумал он умоляюще. И я буду лизать тебе пятки, даже обернувшись. Только не пахни ненавистью…
— Ты не понять, — ожесточенно бросила Свейта. От нее все-таки потянуло злостью — но не сильно, не до хруста в челюстях. — Я должен забыть альвийка, не ты. Ты делать так, чтобы…
Она осеклась, потому что Ульф внезапно разжал руки. Молча шагнул в сторону, набрал ведро холодной воды — и опрокинул на себя. Потом окатил Свейту теплой водой из ее шайки.
Она вздрогнула, закрывшись руками. А следом Ульф завалил ее на полок, и Свейта охнула.
— Обещаю, — тихо пробормотал он, склоняясь над Свейтой, — если меня опять потянет к чужим бабам, я приду к тебе. Чтобы ты снова заперла меня в кладовой.
Свейта кивнула, мелкие ладони скользнули по его плечам. Свежо и пряно пахло травным мылом, еще слаще пахло Свейтиным желанием. Хотя аромат его был пока слабеньким…
Последние радости, подумал Ульф, глядя в глаза Свейты. И лизнул краешек мягких губ. Раздвинул их языком, пробуя на вкус ее рот. Тут же прошелся рукой по Свейтиным бедрам. Развел колени, дрогнувшие под его ладонью.
А потом Ульф начал класть поцелуи — в ложбинку меж грудей, в дрожащий живот, в плоть под рыжими колечками, где пряталась узкая потаенка. Она проминалась под его языком, дразнила ему губы двумя лепестками — оба как шиповников цвет, ласкать бы, не останавливаясь. Но неспокойно. Тревожно. Лизнешь такой шершавым волчьим языком, и обдерешь до боли. Если не до крови. А еще тянуло пропустить лепестки Свейтиной плоти меж клыков. Играючи, но все же…
От этих своих желаний Ульф дрожал и трясся, выдохами тревожа рыжие завитки. Стряхивал с себя Свейтины руки, пытавшиеся его оттолкнуть, ладонями придавливая ее бедра к доскам полока.
А еще он слушал, как Свейта стонет. Нюхом распознавал, как набухает и гуляет у нее внутри жаркий стыд, изумление, наслаждение, забвение…
Потом последние отзвуки злости и отвращения пропали из ее запаха. И Ульф встал, выпрямляясь. Отловил Свейтины ладони, прошелся по каждой языком. Сдавил ее запястья, следом ткнулся в узость входа ноющим копьем…
Два тягучих рывка, и Свейта вздрогнула. Поднялась с досок, цепляясь за него. Под его локтями затряслись белые коленки — а потом внутри тела Свейты рассыпалась судорога. Прошлась по его копью поцелуями, гладя закаменевшую плоть. И подстегнула биенье сердца, бешено колотившее молотками у него в висках.
Ульф рыкающе выдохнул. Забыл вдруг о своей вине — и ее обиде.
ГЛАВА 8
Когда Ульф переступил порог зала для пиров, там уже заканчивали разносить блюда с мясом. Он направился к дальнему столу, не оглядываясь на жену, шагавшую сзади.
От Свейты пахло светлой печалью. А еще цветочным отзвуком желания. Ульф грустил вместе с ней, спокойно глядя на оборотней — сидевших за столами по правую руку.
Волки тоже чуяли запах Свейты, но никто не унизил собрата сочувственным взглядом.
Отмахав шагов двадцать от двери, Ульф заметил Хальстейна. Тот уселся слева, среди людей и альвов. Рядом с ним примостилась Сигвейн. Увидев нового конунга, она почтительно склонила голову.
Придется позвать их за свой стол, мелькнуло у Ульфа. Людям не понравится, если на арвале своего отца Хальстейн будет сидеть простым гостем. А Сигвейн приглашена им…
— Хальстейн, — бросил Ульф, останавливаясь. — Прошу, сядь за мой стол. Я хочу сдвинуть с тобой чаши в память о доблестном конунге Олафе.
Хальстейн поднялся — но из-за стола не вышел. Ответил, сверкнув серыми глазами:
— Я не могу оставить в одиночестве ту, кого сам пригласил на арваль…
— Пусть сестра альвийского конунга тоже сядет с нами, — чеканно проговорил Ульф.
От людей, разместившихся по соседству с Хальстейном, пахнуло ненавистью. Но сейчас эта вонь текла мимо него. От собственной кожи тянуло Свейтой — ее поцелуями, ее возбуждением. Запахи, лепестками увядавшие на его груди и шее, словно укрывали доспехом…
Жаль, что это ненадолго, подумал Ульф. Скоро все выветрится.
Он дождался, пока Сигвейн встанет. Выслушал ее благодарственные слова и пошел к своему столу. Отец с дядей уже пересаживались, освобождая места справа от конунга — для приглашенных.
Нельзя расслабляться, подумала Света, смерив Сигвейн взглядом.
Затем она зашагала вслед за Ульфом, прикидывая, чего теперь ждать от альвов. Да еще бляхи, о которых муж рассказал по дороге в зал, смущали…
Ульф указал Свете на место слева от огромного стула, укрытого темной тканью. Пробормотал, усаживаясь:
— Вставай, если встанут все. Только не тянись ко мне с чашей.
Она, кивнув, опустилась на сиденье. Сразу припомнила, как муж говорил Хальстейну — хочу, чтобы мы сдвинули чаши…
Похоже, здесь это позволено только мужчинам, мелькнуло у Светы. С женщинами чокаться запрещено? Или запрещено именно на арвале?
Подошедший Хальстейн сел справа от Ульфа. За ним устроилась Сигвейн. Света, настороженно проследив за ней, покосилась на Сигульфа.