Обретение стаи

Колюмбов Жорж

— Программой? И как, получается?

— Не то чтобы шедевры, но возиться с этим интересно.

— Вот это я прекрасно понимаю. Сама такая!

— Слушай, а можно я еще как-нибудь к тебе зайду?

— Заходи, конечно, только позвони сначала, а то мы тут втроем работаем, можем разминуться. Вот телефон.

— Спасибо. Ну, я пойду?

— Погоди. А ты чего искал-то из музыки?

— И сам не знаю, просто шел и вдруг… А! Я Roxette хотел посмотреть. Есть у вас?

— Crash? Конечно, есть. Все хотят только последний альбом.

—

Ну, нет… я и другие слушаю, мне нравится их испанский альбом.

— Правда? Надо же. Обычно люди у них знают только песню из фильма «Красотка».

— Точно-точно. Сколько за диск?

Когда он клал мятые рубли в монетницу около кассы, их пальцы на долю секунды встретились, и Зоя тотчас резко отдернула руку. «…Слегка соприкоснувшись рукавами…» — или что? Она чуть смущенно улыбнулась и повела плечом, а мысль ушла, растворилась в море бессознательного, оставив лишь слабую тень недоумения.

Домой Торик шел уже совсем с другим настроением: «Душа моя поет, душа играет в трубы». И именно сейчас, когда ему больше всего хотелось исчезнуть из этой жизни навсегда, Судьба преподнесла ему такой шикарный подарок!

«…И близкие души, ниспосланные нам в утешение…» — Откуда взялась эта мысль? Из каких-нибудь бабушкиных молитв, которых он и не знал никогда? Вот только почему слова эти произнес бесплотный голос, не поймешь, мужской или женский, близкий или находящийся на другом краю Земли?

Лабиринт странных улочек закончился и отпустил его. Вот уже знакомые троллейбусы. Теперь домой, скорей домой. Сердце билось непривычно часто.

* * *

Почти счастливый, Торик зашел в свой подъезд. Ох… что-то явно было не так. Квартира Михалыча — никто не входит, не выходит, а дверь нараспашку. Дело нечисто. Зайти? Не зайти? Кто знает, что там, внутри… А вдруг Михалычу нужна помощь? Надо все же заглянуть.

Обстановка бедная, холостяцкая, кругом пылища, на столе недопитая бутылка водки и опрокинутый стакан. А где же хозяин?

— Михалыч, ты дома?

Невнятный то ли стон, то ли плач в ответ. Ладно хоть живой. Соседняя комната. Михалыч почему-то сидит прямо на полу, неловко привалившись спиной к поваленной табуретке, весь сжался, закрыл лицо руками, седые волосы растрепаны. Что с ним такое? Белая горячка? Похоже, он вообще не понимает, что происходит. Или что-то случилось?

Михалыч тихонько всхлипывает, как обиженный ребенок. Потом не выдерживает, начинает кричать протяжно и страшно: «Все са-а-ам! Са-ам! А я не хотел. Не хоте-е-ел!» Торик бормочет бессмысленные утешения, и картина постепенно проясняется.

Вчера к Михалычу приходили какие-то люди. Трое мужчин, он их никогда раньше не видел. Принесли целый ящик водки, сами, он не просил. Наливали щедро, не скупились. И все вели разговоры за жизнь. Что всем сейчас плохо, что надо помогать друг другу. Мол, как хорошо, когда есть добрые люди, на которых можно положиться…

Дальше

он помнит не очень отчетливо. Все мутно, отдельными кусками. Вроде бы ему совали какие-то бумаги. А он не хотел. Но его уговаривали и снова наливали, а закуска у них — дрянь, а не закуска. Потом вроде угрожали и даже немного били. Но так, больше для проформы. И опять подсовывали бумаги. И он сломался, подписал. Наверное. Этого он уже не помнит.

Утром проснулся — квартира открыта настежь, рядом пол-ящика водки — пей не хочу. А на столе бумаги: его копия договора на немедленное дарение квартиры неизвестно кому. Со всеми подписями и печатями.

Вот так — что сделано, то сделано, и назад не воротишь. Дверь он закрывать не стал — а смысл? Идти ему некуда. Родных в городе нет. Куда податься?

— Может, в милицию обратиться?

— Так я хотел. И пошел бы, да вот какая штука-то. Я плохо помню, как они выглядели. Но один из них вроде как был точь-в-точь наш участковый. Только в штатском. Так что, я так думаю, что с милицией все равно ничего хорошего не получится.

И он опять принялся кричать и плакать: «Все пр-р-родали! Страну пр-р-ропили!»

Что тут скажешь? Торик похлопал соседа по плечу, тяжело вздохнул и пошел к выходу. В дверях его застала последняя реплика Михалыча:

— Ты смотри! Слышь? Смотри, говорю, мож, они ко всем тут ходют?

* * *

Торик ушел к себе. Настроение снова упало под плинтус. Жить и творить не хотелось, поэтому Торик решил поесть. Это всегда помогало. Взялся готовить ужин, вспомнил Карасикова, усмехнулся, поставил сковороду разогреваться и начал чистить картошку.

На душе больным зубом ныло тянущее беспокойство. Что за дикая жизнь вокруг! А ну-ка и правда теперь его очередь? Вдруг эта бригада-ух придет и сюда? Ну, допустим, ему-то есть куда деться — в конце концов, вернется жить к родителям. Но вообще страшно вот так. Живешь и слушаешь каждый шорох снаружи. Каждый скрип за дверью. Каждый…

И тут раздался уверенный стук в дверь. В его дверь!

Сердце одним прыжком ухнуло куда-то в левую пятку и трепетало, как свежевыловленная рыба. В груди стало пусто и холодно.

— Кто там? — еле слышно просипел Торик, но его все равно услышали.

Глава 17. Вика

…я привычно шагаю через сад. Едва замечаю многоцветье пестрых тюльпанов и копья благородных гладиолусов. Красиво, но все обычное, такое, как всегда. Обхожу полянку люпинов, высоченные дельфиниумы, изящные аквилегии, нарциссы и десятки других видов цветов, у которых и названий-то никто не знает, кроме бабушки Софии.

Вот сладкая рябина, за ней — деревце барбариса, а рядом, у раздвоенного тополя, стоит Двудомик — желтый кубик моего летнего обиталища, надежный, вечный. Тропинка огибает Двудомик и, сворачивая к бабушкиному дому, уходит мимо сирени вниз.