Очерк о родном крае
Шрифт:
– Начнем сначала, - сказала ему главный технолог.
– Вы были когда-нибудь на таких заводах?
– На винодельческой ферме был, - сказал Марек.
– Ну, это совсем другое.
Инна Викторовна повела его мимо поддонов, заставленных ящиками, через узкую кишку перехода в зал с воротами в торцевой стене.
– Мы пойдем с вами по цепочке, то есть, сначала к спиртохранилищу, оно у нас на открытом воздухе, четыре резервуара по двести пятьдесят кубических метров.
– Ясно.
– Потом, значит,
– Извините, - Марек наклонился к женщине, и та ожидающе улыбнулась, - а где в водку всякую химию добавляют?
Лицо Инны Викторовны сомкнулось.
– Отделения купажа и сиропов - это ликеро-водочный цех.
Мимо них проскочили несколько рабочих в спецовках.
Главный технолог резко свернула, и Марек пошел за ней мимо каких-то труб, изгибающихся на высоте и переплетающихся над головами, мимо датчиков, вентилей и конусообразных выходов из бетонного пола.
Вверху гудела вытяжка, у дальней стены работал погрузчик, перемещая пластиковые емкости с надписями 'люкс' и 'экстра'.
– А объем реализации большой?
– спросил Марек.
– Вырос в три раза за пять лет.
– Ого!
– У нас хорошая продукция, - сказала Инна Викторовна.
– Соседние области берут. Малые партии даже в Москву уходят.
– А люди говорят, травите.
– С этим к руководству.
Они прошли по цехам.
Инна Викторовна показывала: цех подготовки и очистки воды, фильтрация, отделение смешивания, лаборатория, слесарная мастерская, водочный цех, цех ликеров и наливок, там - отбраковка, здесь - пробники, посудный цех, цех розлива.
Металл блестел, трубы буравили пространство, сосуды самых разных размеров скакали у Марека перед глазами.
Летел звон, на звон летел мат, в разливочном цехе слитные ряды бутылок, дребезжа, уплывали по ленте в цех готовой продукции.
Свет, белые пятна халатов, плакат - белым по красному - 'Дадим республике сверх плана!' и совершенное отсутствие запаха спирта.
В конце экскурсии они снова очутились у лестницы.
– Вы довольны?
– спросила Инна Викторовна.
– Честно - да, - кивнул Марек.
– Вполне европейский завод. Высокая автоматизация. Вы были очень любезны.
Инна Викторовна сухо улыбнулась.
– Как видите, никаких секретов. Никто ничего не подсыпает. Не капает пипеткой в бутылки. Розлив происходит в герметичных автоматах.
– Собственно, - сказал Марек, - я не планировал писать о заводе, но, пожалуй, после такой обстоятельной прогулки не смогу о нем не упомянуть. Для европейцев какую водку порекомендуете?
– 'Соловей', - ответила Инна Викторовна не раздумывая.
– Очень мягкая водка, всем, кто пробовал, нравится.
– По названию, я понял, развязывает языки?
– Ну, поется под нее замечательно.
–
Поднявшись по лестнице, Марек обнаружил прямой коридор с приоткрытой дверью в его конце. Доносилось позвякивание посуды и голоса.
– Мы с тобой, Стенли, кто?
– говорил Чуйков.
– Мы - люди! Мы своим умом до всего. Все остальные - чего могут? Куда лезут?
Министр умолк, и тут же потекла сбивчивая речь переводчика.
– Разрешите?
– стукнул в наличник Марек.
– Журналист!
Чуйков поднялся и, дыша водочным букетом, определил Марека на соседний стул.
В кабинете было просторно и светло. Чувствовался стиль. Желтоватые стены. Бежевые матерчатые жалюзи на окне. Эстампы в рамках. Легкая, из алюминиевого профиля и светлого дерева мебель.
Разве что массивное кресло, на котором сидел Диверс, выделялось на общем фоне. Оно, как, наверное, написали бы в журналах по архитектуре и пространственному дизайну, являлось фокусом кабинета, его смыслом, его средоточием.
Высокая спинка, подлокотники, будто челюсти капкана, норовящие перекусить сидящего пополам, и угольная чернота кожи.
Темный пиджак Диверса терялся в этой тьме, и Марек на мгновение заподозрил американца в частичной невидимости - имелись голова, сорочка, разделенная полосой галстука, и ничего больше. Ах, да, кисти рук еще.
– Пей!
Чуйков подвинул Мареку наполненную водкой рюмку. Его лицо было в багровых пятнах, а глаза сходились в точку.
Марек вздохнул.
– И за что пьем?
Переводчик перевел, доверительно наклоняясь к Диверсу. Директор завода, покивав, сказал Мареку на английском:
– Мы пьем за ваше появление. Нашему заводу крайне необходимы хорошие отзывы у европейского потребителя.
– Ваше прибытие... ваш визит...
– забубнил переводчик, наклоняясь уже в сторону Марека, - он позволяет нам выпить... Мы ждем, что европейцы оценят качество нашей продукции.
– Я понимаю без перевода, - сказал Марек.
– А я не понимаю!
– заявил Чуйков.
– Это вы там, в Евросоюзе... А здесь есть специалист, чтобы как раз все было ясно тем, кто еще не приобщился... это-самое... к пониманию языка!
– Как хотите, - сказал Марек.
Студент негромко перевел, Диверс заулыбался.
Удивительно белые зубы, правильный прикус. Не человек, а придаток к челюсти за несколько тысяч долларов.
Или, скорее, человек-оболочка.
Первые годы в Евросоюзе это лезло в глаза. Начальство, коллеги, те, с кем Мареку приходилось общаться или у кого он брал интервью, в подавляющем большинстве представали именно такими - бездушными, ходячими оболочками. Словно все живое, все человеческое в них то ли выскребли, как ненужную требуху, то ли спрятали глубоко за укоренившейся, проштампованной в мозгах моделью поведения.