Одиночество вдвоем
Шрифт:
— Почему? — ему тяжело произнести все те слова, что вертятся в голове, поэтому говорит что-то одно, но этого вполне достаточно. Но не могу дать ему ответа. Просто, внутри всё кричит. Я кричу. И этого никто не видит.
Правда, шепот всё-таки вырывается.
— Не «уходи», — дрожащий голос. Мне не под силу говорить громче и четче. Дилан хмурит брови, медленно повернув голову в мою сторону, и я так же смотрю на него, хныча.
Страх. Детский ужас перед смертью. Сейчас не могу здраво оценивать ситуацию, полностью отдаюсь воспоминаниям.
И
Что, если он тоже…
Я больше не хочу видеть этого. Не перенесу ещё одного раза.
О’Брайен хмур. Он громко дышит, пытаясь остановить дрожащие зрачки на мне, что дается с трудом.
Как бы мне не было тяжело и отвратно это признавать, но Дилан — он «всё». Я привыкла к нему, смогла это сделать за то время, что мы провели вместе. Мне не под силу объяснить своих чувств, но одно знаю точно - пока О’Брайен рядом, я буду в порядке.
Вытираю слезы грубыми движениями, пытаясь причинить себе гораздо больше физической боли, чтобы затмить ту, что гложет изнутри. Дилан молчит. Слышу, что дышит, так же не желаю смотреть на него.
Открывать кому-то свои чувства — это как разрезать кухонным ножом свою грудную клетку, позволяя людям вокруг плевать тебе в душу и рвать легкие, лишая воздуха. Так что сейчас мне нужно «зашить» раны, вновь скрыть всё внутри себя, и больше не вынимать наружу, не демонстрировать другим, чтобы мне не сделали больно.
А люди всегда сделают.
Я так сильно ненавижу себя за это. За противоречия самой себе.
Ненавижу Дилана, который дает мне надежду, дает возможность подняться, после чего я вновь падаю. И с каждым разом всё больнее.
Я ненавижу.
Ненавижу.
Лампочка мерцает, и я молюсь, чтобы она погасла, дав мне исчезнуть, что и происходит. Помещение погружается в темноту, но мне не удается пропасть во мраке, ведь он успевает найти мою руку, нащупав её своими холодными пальцами. Дилан прижимается лбом к своим коленям, дрожащей рукой пытается разжать мой кулак. Не даюсь, выдергивая руку, из-за чего с его губ слетает тяжелый выдох, рука парня вовсе опускается на кровать.
Смотрю в потолок, прижимая сжатые в кулаки ладони к груди.
Только тишина.
И больше ничего не надо.
***
[флешбэк]
Совершенно незнакомые улицы чужого для сердца города уже отдают холодом, льдом, который остается в виде осадка в груди девочки, выходящей из машины. Снегом покрыты крыши домов, участки, деревья. И полнейшая тишина.
Эви хочет держаться рядом с матерью, чувствуя себя неуютно, поэтому спешит за девушкой, подтягивая ремни рюкзака, что больше неё в несколько раз.
По тропе к незнакомому дому.
Белое небо слепит в глаза, заставляя девочку щурить свои большие глаза. Ей тяжело так бежать за матерью. Она тянет ручку, тонкими пальцами желая ухватиться за её холодную ладонь, но девушка
Бросает взгляд на девушку, которая нервно трет ладони, опустив глаза на Эви, и мужчина поступает так же, осмотрев ребенка с ног до головы.
И уже тогда что-то внутри порвалось. Возможно легкие, так как после этого леденящего душу взгляда Эви перестала дышать, сделав шаг к матери, чтобы чувствовать себя защищенной.
Она была уверена.
«Пока мать рядом, с ней ничего не случится», — вот как звучала её собственная ложь.
[конец флешбэка]
Пустые.
Тяжесть.
Тяжелая голова еле дает себя повернуть, когда в нос ударяет аромат листвы, приносимый холодным ветром с улицы.
Тяжелые опухшие веки скрывают горящие от усталости глаза. Моё сознание не отдохнуло. Мне было дано мало времени для того, чтобы прийти в себя, и сейчас моя кожа покрывается мурашками, ведь приятный холод касается ног, рук, лица, со свистом сочась через щели.
Тяжелое тело. Чувствую, как оно затекло, как сильно ноют мои плечи, шея, с какой болью мне удается вообще пошевелиться.
Открываю веки, щурясь от бледного света, что врывается в помещение через распахнутую дверь. И тут же дергаюсь, будто меня бьют током, и через боль приподнимаюсь на локти, опираясь руками на кровать. Лежала на боку, всё так же держа ноги согнутыми и сжатыми. Растрепанные волосы лежат на плечах, лезут в лицо, поэтому грубо убираю их, хмуро осматриваясь.
Никого.
Пустое помещение.
И мне проще дышать.
Медленно опускаю ноги на пол, поднимаясь с кровати. Смотрю в сторону дверного проема, в то время как сама дверь пошатывается под давлением ветра, что гоняет разноцветные сухие листья по земле, срывая их с деревьев, тем самым оголяя половину леса.
Складываю руки на груди, подходя к порогу, и с опаской выглядываю, пытаясь перебороть боль, что приносит яркий белый свет. И взгляд тут же тормозит на легкой дыме, что поднимается в небо. Деревяшки горят, а рядом на одеяле сидит О’Брайен — сутулый, бледный, словно неживой, всё время потирающий лоб ладонью. Греет воду в кастрюле. Вздыхает, хмурится. Взгляд задумчивый, даже слишком серьезный на вид, отчего мне становится не по себе, хотя этим утром меня вовсе не преследует радужное настроение и ощущение легкости. Нет, тяжесть. Пустота. Хочется сесть, рухнуть на землю и не подниматься, просто смотреть на небо, слушать вой ветра, остаться в таком положении до тех пор, пока смерть от истощения не заберет меня.