Одна маленькая ошибка
Шрифт:
Он что-то ласково бормочет мне в макушку, пока я орошаю его рубашку слезами. А потом отстраняюсь, но он так и не выпускает мои плечи, и это очень приятно – он такой теплый и сильный…
– В чем дело?
– Я видела новости. Там показывали телеобращение.
Джек напрягается.
– Родители выглядели такими расстроенными. Я просто невыносимо виновата перед ними. Нужно возвращаться домой. – В желудке снова начинает ворочаться ком, не давая нормально дышать. – Отвези меня обратно, пожалуйста. Я бы сама давно уехала,
– Ты хочешь вернуться в Кроссхэвен?
Я киваю, и Джек смотрит мне прямо в глаза:
– Шутишь, что ли?
Его внутренний гнев проступает наружу – напрягаются мышцы, сжимаются пальцы у меня на плечах. Я уже открываю рот, чтобы попросить не давить так сильно, но Джек выпускает меня и, оттолкнув с дороги, проходит в дом.
Растерянная и смущенная, я не сразу отправляюсь следом. С кухни слышится раздраженный перестук дверей шкафчика, то открывающихся, то закрывающихся. Я решаюсь заглянуть туда. Джек стоит ко мне спиной, сжимая в руке стакан виски.
– Почему ты так разозлился?
– А сама-то как думаешь, Элоди? – Он разворачивается, и я вижу, как играют у него желваки. Джек наклоняется ко мне, глядя в лицо: – Срань господня, я же говорил тебе, не смотри никакие новости про семью, совсем никакие! Так и знал, что ты начнешь домой проситься!
– Вообще-то, я должна была «пропасть» всего на несколько дней, – напоминаю я, отступая на шаг назад, – а уже три недели прошло.
– Ты сама согласилась побыть здесь еще.
– Да, ведь ты сказал, что надо подождать, пока мои родители не согласятся провести пресс-конференцию. Ну вот, они ее провели, так что пора возвращаться домой.
– И как ты себе это представляешь, Эло- ди? – спрашивает Джек и добавляет нарочито-беззаботным тоном: – Завалишься такая домой, выпрыгнешь из машины: «Ха-ха, разыграла!» Или еще лучше: возьмешь фартучек и с утречка отправишься в «Кружку» на утреннюю смену, как будто вовсе не тебя половина чертовой страны все это время с собаками искала?
– Джек, не ерничай. Мы вполне можем действовать по плану: меня похитили, на преступнике была маска, лица я не разглядела.
Друг машинальным жестом ерошит собственные волосы и качает головой.
– Я хочу домой.
– Меня в полицейский участок таскали.
Я сглатываю, огорошенная такими новостями.
– Но ты же понимал, что тебя будут расспрашивать.
– Меня не расспрашивали, Элоди, меня допрашивали. – Он наливает себе еще виски.
– Но у тебя же безупречное алиби. Они не смогут доказать, что ты причастен.
– Тем не менее пытаются. Меня там вчера вечером шесть часов продержали, задавали одни и те же идиотские вопросы. – Джек от души прикладывается к стакану. – Меня подозревают.
У меня внутри все сжимается.
– Из-за чего?
– Без понятия. Но подозревают. И если ты появишься аккурат после того, как на меня как следует надавили, это будет выглядеть очень
– Джек… мои родители абсолютно разбиты. Я должна их увидеть.
Он фыркает.
– Ты чего?
– Да ничего.
– В чем дело?
– Не бери в голову, Эл.
– Нет уж, рассказывай, что стряслось.
– Я не хочу причинять тебе боль, – сознается Джек после паузы.
Меня охватывает тревога.
– Джек, прошу тебя.
Он допивает остатки виски и смотрит в опустевший стакан, видимо решая, рассказывать или отделаться общими словами; он ведь знает, что я теперь не отстану.
– Это я убедил твоих родителей провести пресс-конференцию.
– Ясно…
– Твоя мать предпочитает отрицать очевидное. Даже насмотревшись на беспорядок в спальне и на паспорт, найденный при обыске, она настаивала, что ты просто уехала в отпуск. Видимо, поэтому и не хотела общаться с прессой. Я говорил ей, что надо выступить с обращением, и не только я один, но она никого не слушала. А потом я однажды зашел к вам и услышал, как твои родители разговаривают на кухне.
Я молчу, не перебивая его, потому что, судя по тому, как Джек напряженно поджимает губы, вот-вот услышу самое главное.
– И когда я услышал, о чем именно они говорят, у меня перед глазами почернело. Я был вне себя. – Он сжимает стакан с такой силой, что костяшки пальцев белеют, но когда я утешающе касаюсь его руки, слегка ослабляет хватку. – У нас вышел знатный скандал, Ада вызвала полицию, и вот тогда меня на допрос и потащили.
Я изумленно замираю, не в силах поверить.
– Ты поссорился с моими родителями?
– Ага. – Джек пристыженно отводит глаза.
– Но из-за чего? Что они такого сказали?
Хоть я совершенно не представляю, из-за чего они могли поругаться, меня не оставляет подозрение, что жизнь после этого уже не будет прежней. Я сжимаю пальцы Джека, молчаливо подталкивая его продолжать рассказ. Я хочу услышать ответ.
– Они сказали: мол, какое счастье, что это не Ада пропала.
У меня едва не встают дыбом волосы.
«Какое счастье, что это не Ада пропала».
Джек продолжает что-то говорить, губы шевелятся, но я ничего не слышу сквозь шум крови в ушах.
«Какое счастье, что это не Ада».
Друг забирает пустой стакан у меня из руки и набирает в него воды из-под крана.
«Какое счастье, что это не Ада».
Он сует стакан мне, но у меня не получается его взять. Руки не слушаются.
Я вовсе не хотела соревноваться с сестрой, но мои родители хорошенько постарались. Они годами взваливали мне на плечи все больше ожиданий. Это ты у нас умница. Это ты должна добиться успеха. Это ты должна больше сделать, большего добиться. А потом Ада вышла замуж за Итана, а я бросила карьеру в Лондоне, и родители ясно дали понять: я проиграла в соревновании. Разочаровала их.