Одного поля ягоды
Шрифт:
Гермиона была одним из его исключений.
Том был с ней насколько возможно честным, ведь с Гермионой не нужно было оберегать и защищать от столкновения с реальностью собственного существования, как его слизеринцев. Их миры бы распались, если бы кто-то недвусмысленно сказал, что их фамилии ничего не значат, а их магические способности не отличаются — и даже недотягивают — ни от какого другого волшебника или ведьмы в замке, да, даже включая маглорождённых. К величайшему удовлетворению Тома, Гермиона много лет назад приняла, что одни люди лучше других (или, возможно, она перестала с ним спорить об этом), и это не касалось их имени или рода, даже если зачастую для функционирования общества было необходимо притворяться в обратном — удобный самообман
Поэтому Том не лгал ей, даже если он время от времени заигрывал с правдой. Но если горничная лгала бы Гермионе, это же его не касается? Он не приказал Бекки Мюррей ничего, кроме как быть деликатной. Быть тактичной.
Истинной правдой было то, что Том предпочитал держать своё участие в Происшествии в тайне, насколько это было возможно. Он не мог сказать, что чувствовал вину или был полон раскаяния о том, что сделал со своим отцом (это было бы ложью), но он знал, что другие люди предпочли бы, чтобы он был, а ещё лучше, чтобы он вообще не принимал в этом участия. Гермиона, в частности, была одной из тех, кому лучше оставаться в блаженном неведении. Он знал, что она его осудит и никогда не сочтёт ни одно из оправданий его действиям резонным или разумным. Он не хотел с ней ссориться из-за этого (среди многих вещей, в которых они были схожи, одной была их способность улаживать ссоры, не ссорясь — это было лучше компромисса, потому что чаще всего компромиссы не удовлетворяли обе стороны), и он знал, что Гермиона была слишком мягкосердечной, что никогда не изменит своей позиции, если узнает о смерти собаки его отца.
Это было случайностью, разумеется, но она назовёт это убийством и раздует из мухи слона, а её большие карие глаза будут купаться в невыплаканных слезах о животном, о существовании которого она даже не знала, пока оно не умерло.
(Однажды, много лет назад, он обратил внимание, что её еда состояла из тел мёртвых животных, и её реакцией не было ни признать, ни принять его доводы. Тогда он понял, как часто её рассуждения были опорочены сентиментальностью и эмоциями, которые он сам не мог понять, но смирился с тем, что это одна из её очаровательных странностей.)
Тому не нравилось, когда глаза Гермионы выглядели так, хотя ему было сложно объяснить, почему. Он знал, что гораздо лучше, когда она улыбалась, чем когда грустила, и когда она соглашалась с ним, а не пыталась втянуть его в спор, который необратимо сведётся к личной критике, когда дискуссия слишком накалится. Когда они не скандалили, она охотнее приглашала его позаниматься с ней в библиотеке Усадьбы Риддлов, сидела с ним за ужином и, конечно, — самая важная часть — приглашала себя в его комнату послушать радиоприёмник, и тогда, как по часам, её глаза начинали закрываться в пол-одиннадцатого, и её голова облокачивалась на его плечо.
Его Рождество было кошмарным, ему пришлось надевать две маски: безобидного магла и Хорошего Мальчика, — и претерпевать все семейные впечатления, которые смогла выдумать его бабушка, которой, казалось, надо было возместить его семнадцать лет лишений семнадцатью комплектами подарков на его день рождения и Рождество. Время, проведённое с Гермионой, искупило все каникулы, а самой лучшей частью — самой примечательной, которую он не мог себе представить, что забудет в ближайшее время, — было, что он впервые почувствовал её спящую фигуру у себя под боком. Его разум был затуманен, а его тело онемело от флакона обезболивающего зелья, но каким-то образом он всё время ощущал её мягкую кожу и сладко пахнущие волосы, с каждым вздохом и с каждой сменой положения.
Да, было предпочтительнее, чтобы Гермиона не отвлекалась на приступы сочувственного негодования — будто бы его отец вообще заслуживал чьей-то жалости — при изучении мелких деталей Происшествия. Возможно, ему удастся
Конец их пребывания в Хогвартсе стремительно приближался, и Том не видел возможности опустить себя до той рутинной институциональной карьеры, к которой стремилась Гермиона. Она предложила ему присоединиться к ней в подаче на работу, либо в магловских структурах, либо в коридорах Министерства, когда они получат свои результаты по Ж.А.Б.А. Он отказался в этом участвовать, но тем не менее он не видел — не мог осмелиться представить, — что их дороги с Гермионой разойдутся после выпускного. Они выросли вместе, учились вместе, жили вместе: это было всего лишь логично (как по его здравому рациональному мышлению, так и по девчачьему сентиментальному мышлению Гермионы), что они должны объединиться и в остальном. Это компенсировало бы разрыв отношений в течение рабочей недели. Это стало бы наглядным опровержением для тех, кто мог бы принять амбициозную ведьму, пробивающую себе дорогу среди рядовых сотрудников, за что-то иное, кроме как за правильную, респектабельную молодую леди.
И это даст ему возможность заходить к ней и приносить ей домашний обед, повесить одну из множества фотографий в рамках от Мэри Риддл с его изображением в её кабинете, трогать её, и обнимать её, и держать её, пока всякие свидетели будут причитать о том, как это мило, а не как неподобающе. По какой-то странной причине эти никчёмные обозначения много значили для людей. Простые слова, и титулы, и символы меняли взгляды общества. Том был озадачен тем, что в одном официальном документе было подсудным делом, когда волшебники приманивали маглов магией, а в другом — одобряли волшебника, который заклинанием Забвения превращал маглов в слюнявые овощи.
(Когда он немного об этом раздумал, он придумал ещё одну хорошую цитату для своего дневника: «Нет добра и зла, только правомерность, и те, кому не хватает предвидения, чтобы взять её»{?}[(прим. автора) Это обыгрывание классической цитаты Волдеморта: «Нет добра и зла, есть только власть. И те, кто слишком слабы, чтобы взять её». Это говорит о том, насколько сильно развился характер Тома, ведь он понимает, что есть и другие виды власти, кроме чисто магической. Однако он по-прежнему не признаёт общепринятой морали.].)
К тому времени, как они с Гермионой добрались до вокзала Кингс-Кросс и сели в Хогвартс-экспресс, он всё ещё думал об этом: как сохранить свою репутацию в глазах студентов Хогвартса, и как строгого надсмотрщика для своей группы последователей, и как вежливого и услужливого старосты Слизерина для всех остальных. В случае с Гермионой её хорошее отношение было не просто полезным: его культивирование было необходимо для достижения его целей.
Гермиона в какой-то мере должна была разделять его чувства. В интересах поддержки дружелюбной атмосферы до конца каникул она никогда не упоминала Нотта после того, как они покинули больницу Св. Мунго. Он раздумывал об этом, но держал свои мысли при себе, пока ему не предоставится шанс добыть правду самостоятельно. До тех пор он перебирал свои мысли и впечатления о мальчике, собранные за последние несколько лет жизни в одной спальне.
Нотт, как он заметил, никогда не высказывал ничего, кроме презрения, в сторону тех, кто мог найти маглов где-либо в своём семейном древе — или тех, кого подозревали в любом магловском следе у предков. Гермиона же считала, что хорошая компания не подразумевает необходимости каждые несколько минут прерывать разговор, чтобы объяснить такие базовые понятия, как значащие разряды числа или зависимые переменные. Это исключало большинство чистокровных студентов, чьё личное наставничество лишь проинформировало их об аспектах натуральной философии, которая простиралась от Аристотеля и Платона до Декарта и Ньютона.