Одного поля ягоды
Шрифт:
«…его фамилия — Риддл. Он грязнокровка…»
Дождь из сухого белого порошка, белого на чёрной шерсти, как просеянная сахарная пудра на шоколадной глазури именинного торта. Она щекотала нос, он почувствовал, как приближается чих.
«…Никто этого не видит? Все, кроме меня, совершенно сошли с ума? Только я вижу?!»
Геометрический узор фигур, рун на корке утрамбованного снега. Лишайник на камне, с которого стекали сосульки, низкий карниз соломенной крыши, отяжелённый снегом и льдом, тропинка в снегу, прочерченная двойной линией колеи от шин, несколько стеблей гниющих серых цветов, зажатых в руке в перчатке.
«…Это выдающееся заявление…»
Нотт простонал,
На мгновение он увидел себя в купе поезда, левитирующего недовольную змею.
«Что это? Что это!» — прошипела она, а затем…
«Что это, мистер Риддл? Что, во имя Мерлина, Вы с собой сделали?» — спросила целительница в зелёной мантии, наклоняясь над ним с блестящим серебряным ножом, зачарованным на отталкивание крови, она распорола пижамные штаны у бедра. Она осмотрела рану, затем произнесла: «Нам нужно произвести извлечение, прежде чем мы продолжим с заживлением. Гордон, передай хирургические щипцы — кажется, тут застряло что-то странное, засело в кости. Вот здесь, в верху подвздошной кости…»
А затем его сняли с операционного стола и посадили в кресло. Он был мальчиком, маленьким мальчиком — там была собака, усатый волкодав с золотистым ошейником с рунами, его большая пушистая голова лежала на его лапах — они были в библиотеке, полной высоких шкафов и пыльных гримуаров, а на его коленях лежала книга об изготовлении волшебных палочек, открытая на толстой странице вощёного пергамента с заголовком в иллюминационных золотых буквах: «Змеиное дерево и Рогатый змей».
Образы размывались и смешивались, и становилось невозможным разобраться, где он был, кем он был в кружащейся суматохе цвета и звука. Он был высоким, а потом он был низким. Он был юн, а затем он был ещё младше, а затем таким же, как сейчас. Вид менялся сверху вниз, на секунду тёмный и мрачный, затем ослепительно засвеченный в следующую. Его пальцы болели в том месте, где его ударили деревянной ложкой за то, что он взял больше своей доли на обеде в столовой. Боль пульсировала от красных линий, вдавленных в кончики пальцев, которыми он последние два часа перебирал металлические струны арфы — мать сказала, что скоро нарастут мозоли, и уже будет не так больно. Эти небольшие страдания с его стороны стоили того, чтобы сохранить историческую форму искусства…
Он был Томом Риддлом, и в то же время он не был Томом Риддлом. Время исказилось: годы были растянуты, как ириска, зажатая между двумя несхожими жизнями, связанными узами разума с устойчивостью двух слившихся сознаний, ищущих параллели, чтобы противостоять силе, тянущей их в диаметральные полюсы.
С ничтожным сдвигом боль в руке превратилась в гулкое вибрато барочного струнного квартета, играющего в трескучем радиоприёмнике, — струны цитры бренчали в гармоничном дуэте с кельтской арфой, собака выла под бойкую народную частушку, исполняемую на празднике солнцестояния, — музыканты в белых смокингах разогревались на сцене, воздух был заполонен табачным дымом и болтовнёй сотен гостей, пока девочка улыбалась ему, одна рука потянулась за его, а вторая легла на его плечо…
Всё более и более знакомые образы появлялись и вскоре проносились мимо, заменяемые другими, связанные по касательной ассоциацией сенсорного контекста или эмоционального резонанса. Это были его воспоминания, но когда они не были ими, он видел лишь темноту: искажённые слоги звука без изображения или мутные движущиеся
Как бы он ни толкал, как бы ни пытался преодолеть, как ни искал рычага против неё, стена не трогалась. Он приказывал ей подвинуться, представляя себе остриё копья, вонзающееся в чёрную стену, как баллиста при осаде…
— Риддл?
Отдалённый голос сломал его концентрацию. Его мысленная визуализация зарябила и смягчилась по краям.
— Что происходит? — сказал другой голос. — Риддл? Нотт?
Одним дезориентирующим движением Том был выброшен из потока образов обратно в физический мир, в спальню Слизерина, в угол комнаты, где стояли их с Ноттом кровати с балдахином, ближайшие к зелёным окнам из стекла. Зрение поплыло, будто он смотрел сквозь стекло, будто на нём были толстые очки, где каждая линза была выточена под разные рецепты.
Когда его зрение снова вернулось в фокус, он увидел, что Нотт упал на пол перед ним. Его пижама из шёлка диких шелкопрядов смялась, лацкан с одной стороны был закапан яркими каплями алой крови, той же крови, которая была размазана по его губам, и подбородку, и тыльной стороне ладони, где он бездумно вытер её.
— Что это было? — спросил Розье, наклонившись, чтобы помочь Нотту встать с пола и сесть на кровать. — Тебе нужно зелье? У меня есть зелья от похмелья в сундуке, оставшиеся с Рождества.
— Что ты с ним сделал? — спросил Лестрейндж, переводя взгляд с Нотта на Тома, его глаза горели голодным любопытством. — Ты даже не достал палочку! Как ты это сделал? Это было невероятно!
Вмешался Трэверс, его голос задыхался от потрясения:
— Это легилименция — обязана быть.
— Разве это не Тёмное искусство? — сказал Эйвери, он подошёл к Нотту и окинул его помятую фигуру презрительным взглядом.
— Нет, — сказал Трэверс, покачав головой. — Но, однако, это запретная магия. Единственные, кому её можно использовать открыто и изучать, это допрашивающие в суде Визенгамота и их ученики. И они никому не позволят поймать их за этим несанкционированно, сколько бы ваша семья ни предложила заплатить им за наставничество в чёрную.
— Какая жалость, — сказал Эйвери. — Кажется, это чертовски полезно.
— Я вдё ещё дуд, — перебил Нотт гнусавым голосом от того, что он зажал спинку носа, чтобы перекрыть кровь. К этому времени он уже достал свою палочку и начал вытирать кровь с лица.
— И впрямь, — согласился Трэверс. — Интересно, кто научил Риддла.
И на этом все глаза в комнате повернулись на Тома.
— Дамблдор даёт мне частные уроки, — сказал Том, небрежно пожав плечами. Это была правда.
— Даббдор? — в голосе Нотта звучало недоверие, хотя трудно было понять с такими нечёткими согласными. — Н-но — ды из Слиддерина!
— Должно быть, я особенный, — сказал Том. — Тебе стоит об этом помнить, если хочешь, чтобы мы поладили.
— Ды не помодаешь, — проворчал Нотт.
— Ну, я не могу отрицать, что заинтересован в том, чтобы ты потерпел неудачу, — признался Том.
Розье медленно втянул воздух:
— Что ты сделал? Вы же не заключили пари?
— Ничедо, чдо я не подяну! — настойчиво сказал Нотт, глядя на Розье. — Не вдезай!
— Теперь нам надо знать, — сказал Лестрейндж. — Давай, Нотт, — на что вы поспорили? Кто выиграет в этом году Кубок квиддича? Первое место в дуэльном клубе? Или кто первым залезет Грейнджер под юбку.