Одного поля ягоды
Шрифт:
— И ты думаешь, ты можешь исправить это?
— Если они мне позволят! — сказала Гермиона. — Хотя мне бы хотелось в какой-то момент убедиться, насколько укоренилась эта ерунда с «гордостью волшебников». Похоже, для мадам Нетерфилд это очень важно, даже если Министерство не признаёт этого на бумаге.
Том пожал плечами:
— Это лишь важно, если ты придаёшь её мнению какой-то вес. Которого не придаю я.
— Ну, конечно, тебе неважно, ты же не…
Розовая краска покрыла щёки Гермионы до того, как она резко себя остановила.
— Я не — что?
— Не… Не ведьма, — со смешанными чувствами закончила Гермиона. — Мужчины
— Несправедливо, — согласился Том. Бoльшую часть жизни он особенно не задумывался о том, что справедливо или нет, если это не относилось к нему. Но мысль о том, что к Гермионе, его Гермионе, плохо относятся глупые, нюхающие пергамент бюрократы, по какой-то причине оскорбляла его лично. — У тебя к
этому больше терпимости, чем у меня. Я не думаю, что политика, особенно каждодневная политика в кабинете, когда-либо подойдёт мне.
— Я бы всё ещё хотела осмотреть управления Министерства, — размышляла Гермиона. — У меня нет друга семьи, который работает в Министерстве и приводит гостей. Как жаль, что в Хогвартсе нет экскурсий, как в магловских школах — когда я была в начальной школе, мы посетили сталелитейный завод, хотя это было скорее в образовательных целях, чем для ознакомления с профессией, — она подняла на него взгляд, внезапно загоревшийся предвкушением. — Том, у тебя всё ещё есть удостоверение прессы?
— Да, — сказал Том, который держал его в своих мешочках галлеонов на дне сундука, под коллекцией учебников заклинаний. Не то чтобы кто-то в его спальне залез бы в его сундук одолжить пару чистых носков. Он слишком хорошо выдрессировал их для этого.
— Ты бы рассмотрел возможность одолжить его? — сказала Гермиона. — Разве он не позволяет брать интервью у работников Министерства?
— Предположительно. Но я никогда не пробовал.
Ограниченный опыт Тома в «журнализме» не включал в себя новостных репортажей, интервью важных персон или обсуждения личной жизни политиков или малого числа знаменитостей волшебного мира, которое сводилось к игрокам в квиддич, их жёнам и управляющим, актёрам сцен и ведьмам из рекламных кампаний марок одежды и косметики. Он работал в одиночку, единственной точкой соприкосновения с другими людьми была его редактор, которая просила присылать больше или меньше материалов в зависимости от того, сколько страниц нужно было заполнить для следующего номера, и пересылала его письма поклонников, когда они начинали переполнять его лондонский почтовый ящик.
— Ну… Ты был бы не против, если бы я его как-нибудь одолжила — если ты сам им не пользуешься?
— Полагаю, я был бы не против… — сказал Том.
— Спасибо, Том, ты лучший! — сказала Гермиона и, вскочив, обняла его за пояс.
— Конечно, лучший, — сказал Том, опустив свой подборок на пушистые волосы Гермионы. — Ты должна мне сказать, когда собираешься отправиться, заранее. Так мы сможем организовать время и пойти вместе.
Ему нравилось чувство, когда Гермиона была так близко, по которому он скучал в недели после рождественских каникул. Их короткие моменты вместе были хороши, но они всегда казались тенью настоящей вещи, как наколдованный объект был лишь кратковременной имитацией чего-то выросшего на земле
Несколько секунд спустя руки Гермионы упали с его боков, и она постаралась отойти в сторону, но не смогла, потому что Том всё ещё держал её.
— Том?
— Гермиона.
Она тяжело вздохнула:
— Ты всегда так делаешь.
— А ты знаешь, что я буду продолжать это делать.
— Но мы должны практиковать аппарацию!
— Мы можем практиковаться в аппарации так, — сказал Том. — Просто стой смирно.
— Что ты…
Руки Тома сжались на Гермионе, его глаза сузились, когда он сконцентрировался на обруче в нескольких футах от них. Он аппарировал без расщепления, но это было благодаря чёткой визуализации себя до воображения перехода в ничто, а затем на другую сторону. Было немного каверзно добавить массу Гермионы в его представление, но он был более чем знаком с её размером и формой.
Поп!
Ощущения, как обычно, не становились терпимее, чем больше раз он дисаппарировал. Если описать это, то оно напоминало прохождение через ворота турникета, когда кто-то ещё пытается пройти с другой стороны в то же самое время, давя на решетку всё сильнее и сильнее, чтобы прорваться, а другая решётка за спиной впивается в тебя, как пружины сиротского матраса. Это было неудобно, но, если подумать, не так дезориентировало, как жизнь в двух телах одновременно или возвращение в собственное тело после привыкания к восьми сегментам конечностей.
Боль — нет, даже не боль: он выучил, что такое настоящая боль на рождественских каникулах, а это было просто лёгкий дискомфорт — была краткосрочной и стоила страданий ради скорости и удобства, которые давались магическим перемещением.
Гермиона пошатнулась и споткнулась о край обруча, который не был рассчитан на более чем одного человека, но Том поймал её, пока она не встала на ноги.
— Том! — вскричала Гермиона, выглядевшая немного зеленоватой, но к его удовольствию, продолжавшая держаться за его талию.
— Как ты сказала, я лучший, — сказал Том.
Видимо, Слагхорн был с ним согласен, потому что Тома вскоре наградили ещё двадцатью пятью баллами за успешную аппарацию с попутчиком. Это не проверялось на экзамене, но это было достаточным признаком, что он освоил аппарацию. По его выступлению мадам Нетерфилд утвердительно ему кивнула и подписала бумагу, что ему разрешается пропустить остальные практические занятия студентов до группового экзамена, который был назначен на апрель.
Под конец занятия и Гермиона, и Нотт смогли аппарировать без расщепления, что дало по десять очков Рейвенкло и Слизерину.
В учебниках было сказано, что предыдущий опыт аппарирования попутчиком облегчает самостоятельное аппарирование для тренирующихся студентов. Пассажиры ощущали сжимание при переходе так же сильно, как и штурман, а научиться улавливать эту своеобразную фазу «небытия», как это требовалось, было целью всех предписанных Министерством занятий. Том с удовлетворением отметил, что его собственные практические эксперименты увенчались успехом для Гермионы — хотя и придержал эту информацию при себе, не желая омрачать восторженную улыбку, расплывшуюся на её лице, когда она впервые приземлилась в свой обруч.