Одного поля ягоды

babylonsheep

«Кто станет писать мне? — подумал Том. — Похоже, отправитель пожелал остаться анонимным».

Том заметил, что многие старшекурсники Слизерина, а также других факультетов носили кольца с некими геральдическими печатями на своих пальцах. Когда его соседи по спальне вечером после праздничного пира писали родителям о результатах распределения, в их пеналах лежали печати, похожие на те кольца, а также палочки разноцветного сургуча. Он видел всю палитру цветов в канцелярском магазине Косого переулка. Большинство использовало непримечательный красный сургуч, самый дешёвый вариант, всего лишь несколько кнатов за палочку, но те, кто хотел большей безопасности, покупали зачарованный

сургуч блестящего золотого или серебряного цвета, который прожигал руки воров или уничтожал письмо, которое они схватили.

(Конечно, среднестатистический волшебник полагался на хорошо обученную сову, чтобы предотвратить кражу писем. Но анонимность теряла своё преимущество, когда все знали, что в вашей семье живёт чёрный барраярский филин со светящимися янтарными глазами и размахом крыльев в семь футов{?}[Чуть больше 2 м].)

Он соскрёб сургуч и распечатал письмо, разворачивая послание, которое оно хранило.

Ему открылся его собственный почерк, чисто и точно выводящий хвостик f мягкой, закручивающейся петелькой и завершающий каждую строчную t уверенными росчерками. Это была каллиграфия его перьевой ручки, которую он оттачивал годами — а не те почеркушки, получавшиеся у него в Хогвартсе капающим пером, которое надо обмакивать в чернила через каждое предложение, что, к несчастью Тома, было достаточно грязно и уступало магловскому способу. По крайней мере, до тех пор, пока в его руках не окажется одно из тех самозаряжающихся, неподтекающих перьев.

Он просмотрел страницу.

Его собственный почерк, он убедился, — затем он заметил свои собственные слова — он вспомнил, откуда они.

Это была страница письма, которое он отправил Гермионе несколько месяцев тому назад. Это был конец апреля или май, и они обсуждали неудавшиеся имперские амбиции горстки европейских военачальников.

Несколько предложений были переписаны красными чернилами, но по-прежнему его почерком. Получается, это было блестящее использование заклинания дублирования или диктовки с элементами изменения цвета. Ловкая работа, идеальное исполнение, и это выходило за пределы программы первого года, вынужден был признать Том.

«Однако я отлично разбираюсь в характерах. Видишь ли, Гермиона, я всегда могу увидеть, что мне лгут, или, по крайней мере, что их отношения ко мне бесчестны… я убедился, что мне стоило завязать с тобой знакомство, о чём я нисколько не жалею…»

А ниже уже было приписано её рукой:

«Час дня, Восточный двор. Рядом со статуей Гиппарха-Звездочёта».

— А это что у тебя там, Риддл? — спросила одна из его однокурсниц. Антонелла Эверард, бесталанная выскочка, чьим единственным посягательством на какую-то значимость была история, что её пра-пра-что-то-там повесил свой портрет в кабинете директора. — У-у, тебе что, кто-то написал?

— Ничего особенного, — холодно сказал Том. — Просто ответ из магазина Берингера в Косом переулке о том, когда будут новые поставки.

— Ты можешь себе позволить одеваться у Берингера? — Эверард фыркнула, пренебрежительно посмотрев на его мантию.

Его мантии были поношенными, но Том выбрал самые лучшие из кучи в магазине форм, где все покупали одежду к школе. Он заштопал подкладку и расходящиеся швы в своей комнате в приюте. Когда он получил доступ к библиотеке Хогвартса, он применил целый ворох убирающих маленькие пятна, освежающих и штопающих заклинаний. Его мантии выглядели прилично — уж он-то об этом позаботился, — и все следы носки были видны, только если подойти очень близко, чтобы заметить, что прошлые стирки немного размыли чёрный цвет до тёмно-серого. Он бы не увидел никакой разницы, если повесить его мантии

рядом с комплектом новых.

Она просто злорадствовала.

— Я и не собирался, — ответил Том, кривя губу, чтобы придать своему лицу выражение чистой насмешки. — Я узнал имя их поставщика, так что теперь, если мне что-то нужно, я могу заказать это у него напрямую и не платить комиссию спекулянтам. Нет смысла тратить деньги на лень.

Он засунул бумажку в карман брюк и оттолкнулся от скамьи. У него был урок истории магии через десять минут, а предмет был достаточно скучным, чтобы никто не заметил, что его мысли были совсем о другом.

Том обнаружил Восточный двор пустынным. Разумеется. В это время большинство было в Большом зале, наслаждаясь сытным обедом из пирогов из пушистого теста, круассанов с ветчиной и сыром с чатни и всем сливочным маслом, которое только можно пожелать. (Там не было ни одного блюда с маргарином — тот редкий случай, когда Том был благодарен старинной природе волшебной культуры.)

На такой обед и Тому хотелось попасть, потому что он теперь с нетерпением ждал обычных трапез Хогвартса, полных сочного жаркого, бесконечных корзиночек белого хлеба и приправ, которые он раньше и не видывал. (Кто знал, что из бекона можно сделать джем? У волшебников, видимо, не было предела возможностей.) Его немного расстраивало, что он пропускает обед из-за назойливой ведьмы, которая записала его на приём, о котором он не просил.

Статуя Гиппарха представляла из себя учёного вида мужчину, сидящего на мраморной плите, свесив ноги с края. Его голову покрывали туго завивающиеся волосы, сочетающиеся с кудрявой бородой, а его шея была откинута под неудобным углом, и его вырезанные глаза смотрели в небо. На маленькой бронзовой табличке под его ногами в сандалиях упоминалось, что эта статуя зачарована, чтобы двигаться после заката, и тогда он будет следовать головой за восходом и закатом Луны.

Гермиона облокотилась на ноги Гиппарха, её школьный портфель был прижат к груди. Она нежилась в солнечных лучах, и её вьющиеся каштановые волосы падали на её закрытые глаза. Скорее всего, это был один из лишь нескольких последних солнечных дней, прежде чем наступит дождливая осень и возвестит об их первой приближающейся шотландской зиме.

Том вежливо кашлянул и заговорил первым:

— Обед заканчивается через полчаса.

Она игнорировала его почти минуту:

— Знаешь, почему я выбрала это место для встречи? — спросила она, ударяясь костяшкой о мраморную плиту. — Именно эту статую?

— Не совсем, — сказал Том, присаживаясь рядом с ней. — Объясни.

— Гиппарх был математиком, который изобрёл астролябию{?}[Один из старейших астрономических инструментов, служивший для измерения горизонтальных углов и определения широт и долгот небесных тел. Основан на принципе стереографической проекции.]. И, как оказалось, ещё и волшебником, но я никогда не видела упоминаний об этом ни в одной книге. На шестнадцатой странице учебника по геометрии, который я тебе дала — который Дамблдор тебе дал, была гравюра с ним. «Геометрия, средний уровень». Ты прочитал его?

— Да, — признал Том, сжимая губы в тонкую линию.

— Ты не потрудился написать мне ответ, когда я прислала тебе то письмо и передала книги. Я переживала, как ты воспримешь новости, что мы оба волшебники, — Гермиона села прямее, прижимая портфель ещё крепче с белыми костяшками пальцев. Её глаза открылись, но она не смотрела на него, лишь в небо с тем же отсутствующим выражением, что и статуя. — Как поживаешь, Том?

— Тебе не следовало рассказывать Дамблдору, — сказал Том жёстким и колючим голосом.