Огненный меч Империи
Шрифт:
— Арсений, я фамилию менять буду. И имя. — Он поджал губы и посмотрел на руки. — И отчество.
— А имя-то за что? — вырвалось у слуги.
— Мм? — Михаил поднял на него глаза.
— Понимаете… — Щёки Арсения пылали, но стоял он спиной к окну, и хозяин сумел бы разглядеть его румянец, только если бы очень захотел. — Знавал я Вашу матушку. Хорошая она была, добрая. Вас очень ждала. Это она Вам имя и выбрала.
— Вот оно как… — Михаил с любопытством на него посмотрел. — Ты мне никогда не рассказывал.
— Да вот, не доводилось как-то…
— А…
— Ой, Михаил Фёдорович, мне ж на службу пора! — спохватился
Арсений догадался, что хозяин собрался расспросить его о матери, но он пока не был готов отвечать. Все эти годы он нарочно не упоминал Акулину, и у маленького Миши создалось впечатление, что Арсения приставили к нему, когда малюткой привезли в имение князя Вяземского. И так бы и оставалось, если бы он вдруг не вздумал полностью сменить имя.
Конечно же, Арсений понимал, почему он так решил. К роду Вяземских он больше не принадлежал, хоть, наверное — в этом у него, простого слуги, не было уверенности, — и имел право оставить себе фамилию. Но зачем, если она будет приносить только боль? Чем отчество хозяину не угодило, ясно не было. Фёдора Вяземского тот никогда не встречал, да и вообще мало что о нём знал. Вряд ли он питал к нему хоть какие-то чувства, включая ненависть. Хорошо ещё, что Михаил Фёдорович не знал, кто его настоящий отец. И Арсений втайне гордился собой, раз сумел сохранить такую большую тайну.
Но раз уж Михаил Фёдорович собрался отречься от прошлого, Арсений его во всём поддержит. Но только не имя. Что-что, но только не имя. Акулина так мечтала увидеть своего Мишеньку, подержать на руках, прижать к сердцу. Конечно, Арсений ему не указ, но как бы хотелось, чтобы имя, выбранное милой Акулиной, осталось с ним навсегда.
Михаил же, оставшись один, с недоумением посмотрел на дверь, за которой только что скрылся его слуга. Никогда ещё он не видел его в таком смятении. К тому же для Михаила стало новостью, что Арсений был знаком с его мамой. И, если чутьё его не обманывало, очень её любил. Неужели Пётр Алексеевич когда-то разлучил влюблённых, чтобы потешиться? Или любовь была односторонней? Как бы там ни было, а теперь Михаил ни за что не поменяет имя, раз оно дорого Арсению. То, что мама его выбрала, конечно же, многое переворачивало. Однако Михаил её никогда не знал, Арсений же всегда был с ним. И именно ради него Михаил и останется Михаилом.
Теперь только нужно придумать отчество и фамилию. И кое-какие мысли уже появились…
Спать Михаилу совсем не хотелось несмотря на то, что Ирина Григорьевна после полуночи не дала ему ни единой минуты покоя. И вовсе не так, как Михаил совсем не отказался бы — драгоценнейшая Ирина Григорьевна с его же позволения ставила на нём опыты. И Михаил послушно делал всё, что она говорила. Он не мог не признать, что колдунья земли, старше его лет на пятнадцать, влекла его безумно, но в то же время он не позволял себе хоть как-то выказать свою тягу к ней. В конце концов, он всегда чуял, когда можно переступить черту, а когда нет. И здесь он нисколько не сомневался: Ирина Григорьевна для него недоступна.
Тело напомнило, что не неразделённой страстью единой жив человек, и потребовало, чтобы его покормили. Так кто такой Михаил — пока ещё — Фёдорович Вяземский, чтобы пренебрегать его нуждами?
Столовая уже заполнилась жильцами, когда Михаил туда спустился. Знакомых он пока здесь не завёл, да и не собирался.
Сейчас Михаила меньше всего волновали чьи-либо взгляды — других забот хватало. И всё же спиной почувствовал волну ненависти, когда за завтраком к нему присоединилась Ирина Григорьевна.
— Доброе утро, Михаил Фёдорович. Вы не против?
— Да-да, присаживайтесь!
Он вскочил, отодвинул для неё стул и помог сесть. Расторопная Полина уже спешила к ним с подносом, полным снеди, недоступной другим жильцам. Обстановка вокруг накалялась. Ирина Григорьевна, казалось, наслаждалась суетой, причиной которой сама же и стала.
— Как себя чувствуете? — поинтересовалась она, намазывая подтаявшее масло на довольно большой ломоть ещё горячего хлеба, колдунья определённо проголодалась.
— Сносно, — улыбнулся Михаил. Другой бы на его месте и ходить бы не смог — опыты Ирина Григорьевна ставила со знанием дела, подопытного особенно не щадила. Да и зачем, если и так видно, что мужчина он крепкий, молодой и со здоровьем, о котором только и молиться.
— Вот и прекрасно, — колдунья ответила на улыбку. Хоть Ирину Григорьевну и подмывало наброситься на Михаила с одним единственным вопросом, готов он или не готов окончательно отдаться ей в руки, она всё же сдерживалась. Впрочем, её не только уничтожение родовой магии интересовало. — Михаил Фёдорович, скажите, Вы когда за новыми документами пойдёте?
— Пока не решил, — пожал он плечами. Его каша выглядела не столь заманчиво, как еда хозяйки. Ирина Григорьевна заметила его взгляд и передала ломоть хлеба, щедро намазанный маслом. Михаил отказываться не стал. — Благодарю Вас.
Она кивнула.
— Как пойдёте, скажите, что от меня — быстро сделают. Михаил Фёдорович, а с именем Вы уже определились?
— Почти. Фамилию осталось только выбрать. Никак придумать не могу. Всё не то.
— Хм… — протянула колдунья. Призадумавшись, она незаметно для себя разделалась с хлебом, а когда он закончился, просияла, как если бы ей только того и требовалось, чтобы натолкнуться на нужную мысль. — Михаил Фёдорович, а что, если мы пойдём от противного? Мы же с Вами, — она понизила голос, — огнём занимаемся. Так почему бы не взять что-нибудь холодное? Мне кажется, получится презабавно!
— Холодное?.. — На этот раз настал черёд Михаила хорошенько поразмыслить. Он перебирал в уме так называемые холодные фамилии, но выходила какая-то ерунда. — Снежинкин? Снегов? Лёдов? Льдинкин?
— Холодков? Холодный? — с азартом подхватила Ирина Григорьевна. — Зимин? Вьюгин?
Михаил покачал головой, отметая предложения. Ни одно не приходилось по сердцу.
— Морозов, — произнесла вдруг тихонечко стоявшая за хозяйкой Полина.
И колдун, и колдунья мгновенно на неё посмотрели. Девушка стушевалась, лицо её залилось краской, а нижняя губа задрожала. Казалось, вот-вот и польются слёзы.